— Свидетельства были убедительны. А я, грамотой и благословением архиепископа, наделён правом вершить суд по подобным делам в землях Гаскойнов… поскольку не секрет, что сам барон с разгулом мракобесия не справляется. Девицу сожгли, все успокоились: крови не пролилось. В том состоит моя миссия здесь. Я думал, это давно известно каждому.

Женщина или не заметила, что Вермилий разозлился, или умело сделала такой вид. Она ловко скручивала нить из кудели.

— Конечно известно. Даже мне, хоть я редко бываю в деревнях. И всё-таки: ведьма… множество свидетельств… что же она делала? Не подумайте, будто я смеюсь над миссией Церкви. Но девица что, летала на метле? Превратила кого-то в лягушку? Может быть, у неё молоко соседской коровы лилось с топора? Она похищала и ела детей? Ну, что там ещё ведьмы в сказках делают…

— Простонародные сказки меня не интересуют. Воля Творца Небесного и наставления святой Церкви велят искоренять всякие сношения с Нечистым, равно как язычество и ересь. А эту ведьму окрестные жители уличили во множестве случаев приворота.

— Приворота?..

Гелла остановила прялку.

— Приворота… ха. Если девица была молода и хороша собой, то помилуйте, сир: при чём же тут Нечистый? Тем паче — взыскательностью деревенское мужичьё не отличается. Да в Лостере половине и кобыла — невеста! Такое колдовство, знаете ли…

Женщина отложила кудель и забросила руки за голову, отчего её солидная грудь приподнялась. Весьма бесстыдный жест: взгляд Мартина оказался прикован намертво.

— …вот оно, всё приворотное колдовство. Какое-никакое водится у любой женщины. Знаете, сир: ваш милый мальчик так на меня смотрит! Вот я могу, например…

Прежде, чем паладин успел возразить, женщина дёрнула завязку под шеей и отодвинула край платья, обнажив плечо.

— …и даже ваши смиренные братья не останутся равнодушными. Ничего не скажешь: велика ворожба! Если любая, кого кто-то захотел, ворожит — это скольких нужно сжечь? И прежде прочих — каждую вторую придворную даму. А свидетельствуют против таких, хм… «ведьм» те, кому они не достались. А также ревнивые жёны: жирные и уродливые.

Паладина Вермилия всё это не впечатлило.

— Не стоит вам искушать моих братьев.

— Понимаю, конечно же. Простите. Действительно — не стоит... И между прочим, очень жаль. Такие видные, благородные мужи, да сразу трое! Из уважения к паладинами Церкви, вас уж не считаю, милорд Вермилий.

Прежняя скромность Геллы таяла стремительно. Юношу-сквайра это и известным образом взволновало, и слегка испугало. Между тем Гелла как раз обратилась к нему:

— И милорд Мартин пусть простит, если моё глупое поведение оскорбило его трепетные чувства ко всяким обетам. Знайте, славный сквайр: нет ничего дурного в том, что я вам приглянулась. Это здраво для любого мужчины и приятно любой женщине.

Мартин уже приоткрыл рот, чтобы ответить — мол, не стоит беспокоиться… но осёкся. Разве Вермилий называл женщине его имя? Оруженосец не мог припомнить: паладин далеко не всегда представлял своего спутника. Чаще забывал…

— Прошу прощения, милорды. Я оставлю вас. Буквально на мгновение.

Гелла поднялась, поправила платье и скользнула к двери в соседнюю комнату. Затворила за собой, ещё раз обведя огоньком из-под ресниц всех мужчин. Едва она скрылась, как сир Брюс впервые заговорил. Вернее, зашептал: очень-очень тихо, едва шевеля губами.

— Дурное здесь дело.

— Что? Почему? — шепнул сир Гордон. Его расслабленность улетучилась вмиг.

— У меня одного глаза, чтобы видеть, а не пялиться? Дом мне сразу не понравился: чем его хозяева могут жить? Никакого подворья. Ничего для простейшего хозяйства. А главное — руки.

— Чьи руки?

Гордон по-прежнему соображал туго, а вот Мартин уже догадался. У него в горле сделалось сухо. Хмель из головы улетучился.

— Её руки, чьи же ещё. Отшельница, ну-ну. Ладони и ногти — как у дам при дворе Балдуина. Да она ни дня в жизни руками не работала. Даже вот эти самые полы не скребла. Я сразу заметил… когда подавала мне кружку.

За столом повисло молчание. Нарушил его сир Гордон.

— Гвендлы. Гвендлов она ждёт: они здесь скрываются во время набегов.

Мартин был готов биться об заклад: не только у него, но и у остальных возникла ещё одна мысль. Да вот только никто не хотел её озвучивать. Женщин, обвинённых в колдовстве, защитники веры сожгли немало. Однако, как справедливо отметила Гелла, речь всегда шла о суевериях, о каких-то путанных свидетельствах. Язычники-гвендлы и их тлетворное влияние даже для защитников Церкви были проблемой куда более осязаемой. Святая вера — святой верой, воля Церкви — волей Церкви, однако любой рыцарь обязан прежде всего беспокоиться о стреле в спину. Потом уж о колдовстве.

— Но она сама не из гвендлов: разве у них чёрные волосы бывают? — справедливо заметил Брюс.

— Может, и бывают? А может, крашеные басмой.

Предположение Гордона, конечно, звучало абсолютно нелепо: басму продавали иностранные купцы в столице, и по карману она была немногим. А где её в нищем Вудленде сыскать?

— Ну предположим, сама не из гвендлов. Но кого она тут ждёт? Может, самого Даглуса?

— Очень возможно.

— Что будем делать?.. — выдавил из себя сквайр.

Мартина обучили азам рыцарских искусств, к ристалищу он привык, но в настоящем бою никогда не бывал.

— Разберёмся. — процедил Вермилий.

Разговор он окончил вовремя: Гелла как раз вернулась, держа в руках небольшое лукошко. Она была очень мрачна. И такой отчего-то показалась Мартину ещё красивее.

Хозяйка вернулась к прялке, но не села за неё: стала собирать готовую пряжу, укладывая в то же лукошко. Наконец она заговорила, не оборачиваясь к мужчинам.

— Знаете, милорды, меня всегда удивляли истории о ведьмах. Почему-то никто не видит одной нестыковки, совсем не позволяющей в эти россказни поверить. Желаете знать, какой? О, я рада, что вы спросили. Итак… Предположим, некая женщина продала душу Нечистому — или иным способом творит злое колдовство. Ведает силами, которые Творец Небесный сокрыл от простых смертных. Она может летать на метле, портить скот, насылать болезни и неурожай… Ну, что ещё болтают