— Не знаю, — ответил Коржов.

Мысль о том, что всё-таки связался с практически убийцами своей матери, испортила ему весь настрой, так что думать про то, сколько боевиков, сатанинских книг и злодейских планов в действительности находилось на той квартире, куда они прибыли с Венедиктом, не хотелось совершенно. Мише стало казаться, что, если он всерьёз начнёт думать на эту тему, то додумается до чего-нибудь такого, от чего сам придёт в ужас... Или, в лучшем случае, будет выглядеть полным болваном перед Варварой. Так что он сказал:

— Я той газеты не видел. Сомнительно всё это.

— Не видел, так покажу! — С готовностью ответила невеста. — Пошли ко мне в казарму! Она там. Я её для ретирады сохранила.

— Не сейчас же! Меня друг ждёт. Вот чёрт!— Спохватился Коржов. — Мы так долго болтаем! А вдруг он уехал?

— Уехал — и слава Богу! — отозвала Варя. — Нам друзья-бандиты не нужны.

— Да что ты смыслишь?!.. Ладно... Побежал я.

— Я с тобой!

— Да ты ещё зачем там?!

— Посмотрю в глаза этому негодяю и потребую его признаться, кто напал на Ольгу Саввишну!

«Бред какой», — подумал Миша. Но вслух не сказал: устал спорить. Да и в самом деле, слишком много времени уже он потратил на разговоры! Не обращая внимания на то, следует за ним Варя или не следует, Коржов выбежал вон из двора и помчался в Измайловский переулок.

***

Ни Егора, ни его паромобиля в переулке не нашлось.

— Ироды, они ироды и есть, — заявила Варя, прибежавшая следом за Мишей. — Без обмана жить не могут! Рта открыть не могут, не соврамши! От таких нечего и ждать, чтобы они слово держали.

— Он просто устал меня ждать, — сказал Миша. — Наверное, решил, что меня арестовали. А может быть, арестовали его самого...

— Ну туда ему и дорога! — не унималась невеста.

— Не лезла бы ты лучше не своё дело! — Разозлился Коржов. — Пришла, мне все планы смешала... Лезешь с поучениями вечно! Что я, маленький?! Думаешь, не разберусь без тебя, что мне делать со своей жизнью?!

— Грубый ты стал, Миша. Говорю же, испортили тебя эти интеллигенты...

— Да ну хватит уже причитать! Я теперь не вообще не знаю, что мне делать!.. А ты тут со своими поучениями...

— Что делать? Да всё то же, что и раньше. Жить честным рабочим.

— Ага! Да меня со стройки как пить дать уволили уж давным-давно! Да и жить мне теперь негде... Это всё ещё если жандармы не схватят...

— Работу найдёшь новую. Мало, что ли, в столице заводов? А что до жилья, так в доме возле нашей казармы на четвёртом этаже как раз угол сдают...

— Откуда знаешь?

— Глаша рассказала. Это девушка из цеха. Там живёт. Если пойдём туда прямо сейчас, то наверняка успеем нанять лежанку. Говорят, там и просят по-божески...

Миша вздохнул. Варя вела себя так, что хотелось послать её подальше. Но ему действительно нужна была крыша над головой. И, что ещё важнее, крыша нужна была матери, которая твёрдо шла на поправку и только что сказала ему, что из больницы она скоро выйдет. Коржов постеснялся сказать ей, что лишился и их общего жилья, и почти всех вещей.

— Ладно, — решил он. — Можешь на самом деле пойти сейчас туда и договориться насчёт этого угла для нас с матерью?

— А ты?

— Мне надо сходить к Скороходовой, взять вещи матери. Надеюсь, там хоть что-нибудь осталось.

— Я с тобой!

— Нет, не надо. Этот угол могут сдать, пока мы ходим.

— А ты снова не исчезнешь?

— Не исчезну. Мне некуда деться... Да, вот мундир ещё забери. Надоело военным рядиться, – сказал Михаил, оставаясь в рубахе. – Тепло вроде нынче.

Они договорились встретиться у Вариной казармы ближе к ночи и расстались.

Миша двинулся на бывшую квартиру. Оставшись один, он испытал некоторое облегчение. Посвещать невесту в тайну золотого крестика не хотелось.

***

За вещами матери Скороходова ожидаемо не пустила: сказала, что все они уже «разошлись по добрым людям». В надежде на совесть бывших соседей Михаил всё же дождался одного из них возле дома. Это был Колька Сапожников: он тоже работал на стройке, и тоже отделочником, только в другой бригаде. Собственно, при помощи Коржова и он эту работу и получил. Теперь Колька отдал свой долг: от него Мише стало известно, кто присвоил тулуп: его новой владелицей считала себя немолодая мотальщица, обитавшая на соседних нарах.

– А сам-то где так долго пропадал? – спросил Сапожников. – Я думал, что тебя арестовали.

– И на стройке так сказал? – спросил Коржов.

– Нет, на стройке ни-ни! Я ж не враг тебе! Сказал, что ты в запое. Они поняли.

– Не уволили?

– Не знаю, если честно.

– А мотальщицу ту можешь мне позвать? Чтобы вышла и тулуп с собой взяла? Скажи, я добрый, – попросил коллегу Миша. – А где пропадал, я потом расскажу. Долго очень.

Колька согласился, и вскоре на улице показалась бывшая соседка с материным сокровищем в руках. Узнав, что Ольга Саввишна жива, она несколько устыдилась и позволила Коржову вытащить из подкладки то, что он назвал семейной реликвией. Правда, увидев, что в тулупе было золото, мотальщица заметно огорчилась и сказала, что самой одежды уж не отдаст — заберёт в вознаграждение за честность. На вопрос, в чём же теперь Ольга Саввишна будет ходить зимой, она упорно повторяла, что другая на её месте не только оставила бы себе крестик, но и разговаривать с нигилистом бы погнушалась. Сговорились в итоге на том, что в обмен на тулуп и на все вещи матери, которыми, как выяснилось, мотальщица тоже уже успела завладеть, Коржов символически возьмёт с неё пять рублей — и не будет больше возвращаться к Скороходовой.

«Ладно, — подумал Миша разглядывая украшенный разноцветной эмалью крестик по пути к станции «метрополитена». — К зиме уж царём стану. Тогда матери куплю соболью шубу».

С обратной стороны крестика и в самом деле обнаружились царские знаки: герб Романовых — крылатый лев со