Подъехала платформа. Та самая, темно-свекольного цвета, с которой говорили на митинге.

Когда их укладывали на доски, черные от угля, вспомнились слова Василевского, произнесенные с этой же платформы: «Не Удалек, не Сумчак, а социальный строй…» И Щенсный понял, что Сумчак погиб, как жил, — вместо кого-то, в порядке заместительства. А он, Щенсный, мог бы лежать, как Гомбинский, с пистолетом в мстившей бессильной руке…

Глава девятая

Отец вернулся после похорон Сумчака и Циховича. Их хоронили в один день: Сумчака торжественно, с венками и речами, а Циховича бедно, без хора, в сосновом гробу, наспех сколоченном Щенсным и Гавликовским. Строгали несли гроб по очереди, медленно, осторожно, чтобы не споткнуться на этом последнем пути товарища, умершего так внезапно и нелепо. Видимо, такова воля божья, потому что просто так ведь не умирают от случайной царапины на руке.

Артель оплатила похороны и дала вдове по пять злотых на сирот. С тремя малышами вернулась она в свою хибарку, чтобы там пустыми глазами смотреть на стены, поставленные мужем, на полочку, прибитую с мыслью о ней, чтобы ей было куда поставить их свадебную фотографию и флакон из-под одеколона.

Хибарка Циховичей, молчаливая и темная, стояла на склоне чуть пониже, не загораживая вид на Гживно и Влоцлавек. Щенсный видел из окна неподвижную, тускло блестевшую гладь озера, по которой скользили разбегающиеся огни города. Одни смотрели в сторону, обходя Козлово, другие уставились прямо на вдовью хибарку, выразительно подмигивая, что, мол, сорока злотых хватит самое большое на месяц. Возможно, строгали еще раз сложатся на сирот. А что потом? Она пока готовит обеды; будет готовить еще какое-то время, но разве прокормишься, стряпая на шестерых? К тому же строгали вот-вот покинут «ковчег». В прислуги никто не возьмет с детьми. На фабрику устроиться невозможно, кризис, всюду идут сокращения… Брать домой стирку, а где ее найдешь? Остается только хворост. Придется ей, наверное, собирать хворост в лесу. Если не поймают, можно продавать на Старом рынке по пятьдесят грошей за вязанку…

Заскрипели колеса на битых черепках около дома. Лошадиная морда мелькнула за окном. Не успел Щенсный выскочить навстречу, как хлопнула дверь и в комнату ворвались детские голоса.

— Щенсный, мы приехали!

— Где ты, Щенсный?

Кахна с Валеком налетели на него в темноте, повисли на руках, обнимали и визжали от радости, что наконец-то они все вместе. Отец, соскабливая на пороге грязь с сапог, сказал:

— Зажги лампу, сын, а то тут впотьмах…

А Веронка с улицы:

— И помоги внести вещи.

Щенсный зажег свет, поздоровался со своими и с Жебро, который их привез, а Веронка все еще стояла на улице. Он выбежал к ней.

— Веронка…

— Ладно, ладно… Бери тюк.

Он вскинул на спину знакомый узел, Веронка подхватила второй, поменьше, но не двинулась с места, думая с испугом, что если и на этот раз все окажется обманом, то она, пожалуй, этого не перенесет.

Щенсный легонько подтолкнул ее к дому.

— Входи. К себе ведь идешь, на свое хозяйство.

Они свалили узлы в темной кухне. Валек и Кахна побежали к телеге за остальными вещами, а Веронка сказала сквозь сжатые зубы, как будто ее знобило:

— Посвети.

Щенсный принес из комнаты лампу, поднял ее высоко над головой, и все увидели большую плиту, белые оштукатуренные стены, гладкий, отциклеванный пол, с большой крышкой подпола посредине.

— Значит, у нас и подпол есть?

— А как же. К весне можно льда нарубить в озере.

Веронка еще не до конца верила в этот домик из отцовских рассказов, но уже выпрямлялась, окидывая все оценивающим взглядом хозяйки. Ведь если даже нет ничего, кроме этой кухни, то и этого на худой конец хватит.

— Покажи мне все, чтобы я знала, с чего начинать.

Щенсный показал сени с кладовкой, лесенку на чердак и комнату, в которой стояли две деревянные кровати, стол и три табуретки. Стены были выкрашены в золотистый цвет с узором, а окна — под майский лист — не то зеленые, не то салатные.

— Посмотри на окна, — хвастался отец, — на каждом шпингалеты и форточка, чтобы ты могла проветривать…

Он заглядывал ей в глаза, проверяя, угодил ли, заслужил ли похвалу? Щенсный улыбнулся, вспомнив, что точно так же прежде отец топтался возле матери, ожидая доброго слова. Веронка сияла, и был момент, когда она, казалось, потянулась целовать отцовскую руку.

— А рукава у тебя, отец, совсем обтрепались. Сегодня же придется зачинить.

В этих словах была вся Веронка. Она, как и мать, могла замучиться для них насмерть, но проявить нежность, сказать ласковое слово — нет, этого она стеснялась, а может, и не умела.

Когда они уже все осмотрели вместе с Жебро, который громче всех выражал свой восторг, Веронка спросила, где тут можно купить что-нибудь на ужин.

— Сбегай, сын, к Сосновскому. Хлеб у него всегда есть, и селедки возьми, и колбасы. Ну и водки прихвати, без этого сегодня негоже…

Не прошло и двадцати минут, как Щенсный вернулся, и в темных сенях врезался с разбега грудью в лошадиный круп. Жебро с отцом, как оказалось, успели за это время выпрячь коня и снять два колеса с телеги. «В сенях надежнее», — решил отец. Народ в Козлове живет всякий, могут лошадь угнать, ведь сон-то с дороги будет крепкий, а собаки нету.

Итак, лошадь в сенях хрупала овес, а они сели в комнате ужинать.

Смерть Сумчака не слишком расстроила отца, он вздохнул, сказал: «Царствие ему небесное» — и, как полагается, скорбно помолчал с минуту. Зато внезапная кончина Циховича поразила его. Цихович был ему, пожалуй, ближе всех в артели, он тоже работал не покладая рук, собирал деньги на дом и жил для семьи. Не раз они беседовали о жизни и о детях; строя, помогали друг другу, подсказывали, что и как делать. Цихович никому не мешал, зависти в нем не было никакой, зачем же было убивать его этой царапиной?

Отец выпил с Жебро раз и другой, морщился с горестным осуждением, закусывая колбасой. Выпивку он не одобрял. Щенсный расспрашивал его про Жекуте, почему так задержались, но отец, занятый своими мыслями, отвечал односложно. Тут Кахна рассказала, как тяжело им было, когда заболела Веронка, — прямо счастье, что отец пришел.

— Ну, тогда ей уже стало лучше, — вмешался Валек, — она уже встала с постели, но отец все равно повез ее к врачу. Никто в Жекуте не знал, что у нее скарлатина. Дети болели, но не так тяжело. А Веронке уже