Ак-Хозя вновь отчаянно затрясся под взглядом свирепого в сече кагана — ведь тот на глазах булгарина расправился с двумя лучшими его телохранителями, едва не лишив жизни самого царевича! Кошмары вон, каждую ночь снится… И даже не дослушав перевода, Ак-Хозя тонко воскликнул:

— Не убивай, не лишай живота, каган! Я скажу всю правду Димитрию Московскому, я скажу все, что ты повелишь! Лишь сохрани мне жизнь, милостивый каган…

— Не скули!

Окрик Феодора заставил булгарина вжаться в землю.

— Тебе принесут поесть чорбы. Набирайся сил, царевич, завтра тебя ждет дальняя дорога…

— Ну, не плачь, солнышко мое… Не плачь. Не могу я тебя непраздную с собой взять, просто не могу! Но обещаю — вернусь, как можно скорее, ни дня лишнего в Москве не проведу! Дай Бог, до зимней стужи и вернусь…

Зажмурившая заплаканные глаза супруга только закивала, уткнувшись лбом мне в плечо. И мне осталось лишь покрепче прижать к себе черкешенку, гладя ее по копне густых волос, отдающих сладко-пряным ароматом степных трав:

— Ну послушай… Я оставлю подле тебя Михаила с десятком старшей дружины. Твердило будет воеводить, младшая дружина, почитай, также вся здесь. Ушкуйники в Ельце, казаки крепко несут дозоры… Да и не объявится никакой ворог до весны, точно не объявится! А тебе на днях уж и избу теплую, просторную срубят, и повитуху мы подобрали…

Дахэжан согласно закивала — так, впрочем, и не раскрыв глаз.

— Все лучше, чем по весне остаться один на один с татарами… Пойми, мой единственный шанс — это убедить князя Димитрия ударить на Булгар прямо сейчас! Ну, то есть зимой, пока большая часть степной конница Тохтамыша откочевала на полудень. С ханом ныне остались лишь самые преданные нукеры — ну и булгары. Но тех били и ушкуйники, и сами москвичи с нижегородцами — и сколько булгар, опять же, сгинуло под Ельцом!

Горянка лишь тихонько всхлипнула в ответ.

— Так что да, это единственный наш шанс. Зимой, пока реки замерзли, пройти по ним на артах да санях, выйти к булгарским городам, по очереди взяв каждый из них в осаду… Только так у нас есть шанс окончательно разбить ворога теми силами, что наберутся и у меня, и у великого князя. Опять же, перед походом я обязательно вернусь домой…

Супруга ответила мне дрожащим, севшим от слез голосом:

— Все одно тебя не будет рядом, когда родится малыш…

Ответил я с тяжким вздохом, признавая правоту супруги:

— Солнце мое, свет очей моих! Ты права — но лучше уж я поспею на крестины своего ребенка, при этом повергнув ворога… Чем буду прятать тебя и народившегося малыша в лесах, покуда Тохтамыш со всей ордой осаждают Елец! Если хан соберет в кулак все свои рати, ой как мало на Руси останется безопасных уголков… Ни Елец, ни Рязань, ни даже стольная Москва не уберегутся от татар — так что и выхода у меня нет. Нужно ехать…

Черкешенка согласно кивнула, чуть отстраняясь и протирая глаза от соленой влаги. Наконец, окончательно раскрыв их, она с невероятной печалью посмотрела на меня — после чего, втянув носом аромат томящегося в котле мяса, все же мягко улыбнулась:

— Как все-таки вкусно пахнет!

Я облегченно выдохнул (не переношу женские слезы!), нарочито бодро ответив:

— Ну а то! Тут настоящая мясная песня!

И это действительно так. Предчувствуя не самый простой разговор с Дахэжан, я подготовился заранее, раздобыв довольно редкой сейчас в Ельце говядины и свежего свиного сала. Так-то считай, у нас одна убоина, добытая в лесу, на стол и идет… Да еще теперь и конины предостаточно!

Так вот, нарезав сало тонкими пластинами, я целиком выложил ими стенки чуть нагретого котелка — чтобы не слезало! — после чего принялся выкладывать слоями небольшие (чуть меньше шашлычных) кусочки говядины, чередуя их порезанным полукольцами луком. И так практически до самого верха… После чего я «запечатал» мясо несколькими брусками свежего сливочного масла, четырьмя щедрыми горстями соли, мелко нарезанной головкой чеснока — а также «соусом» из смешанного с винным уксусом меда. Добавил полкружки воды — чисто на начало томления — и поставил котелок на огонь! Причем не очень сильный, чтобы не горело…

Томится блюду часа два, а то и три. Сало вытопится до тончайших слайсов — но не грубых горелых шкварок; оно отдаст весь свой сок говядине, не позволив ей пригореть. Мясо также отдаст весь сок — и протушится в нем до предельной мягкости, чтобы буквально таяло во рту! Кисло-сладкий соус, соль и сливочное масло, перец и луковый сок… М-м-м!!! Тут даже самая жесткая говядина от какого-нибудь престарелого быка станет мягчайшей — хотя мой «исходник» не был старым.

К сожалению, телятину здесь не едят. А отступление от правил не только князю не простят, но даже и царю — вспомним первого Лжедмитрия!

А все потому, что корова — это очень ценный источник молока и всей идущей в пищу молочки. Причем прокормить буренку не всегда просто, а коровья селекция если и известна, то где-то не у нас. Плюс падеж скота, плюс всевозможные татарские набеги… В достатке молочки нет — только самые состоятельные вои могут обеспечить себя молоком, творогом или сыром, да сливочным маслом на каждый день. А потому «кормилиц» берегут и лелеют! Телят же, как будущих коров, также выхаживают с особым тщанием; телочки станут молочными «кормилицами», бычки же пойдут на стол, хорошенько нагуляв мясо! И только так…

При этом именно на Руси практичная, абсолютно рациональная традиция беречь коров, борясь за сохранения их поголовья, как-то незаметно переродилась в сакральный запрет потреблять телятину. Впрочем, телятина в моем варианте «мясо по-кремлевски» получилась бы чересчур разваренной, растушенной в ноль. А вот кусочки говядины сохранят приятную упругость на зубах — но именно упругость, не жесткость, что важно!

— Уже немного осталось, Дунечка — а после как запируем, м-м-м! Пальчики оближешь!

Глава 13

Начало грудня (ноября) 1381 года от Рождества Христова. Граница Елецкого и Пронского