Шрифт:
Закладка:
– Спасибо, так даже удобнее, – хихикаю я ехидно.
Андрей улыбается.
– Так, следующий вопрос… Какую суперсилу ты хотел бы иметь?
– Говорить «нет».
Он отвечает быстро, как будто на автомате. Может, уже думал об этом раньше? И что это вообще значит? Я открываю рот, чтобы спросить, но Андрей не дает мне заговорить:
– Знаешь что, теперь моя очередь. Давай сюда свой список. Я задаю вопрос, ты отвечаешь.
Он тянется к моей ладони, но я вскакиваю и бросаюсь к окну, пряча руку за спину.
– Эй, так нечестно!
Я делаю еще один быстрый шаг назад, ударяюсь спиной о подоконник и слышу тихий звук, похожий на хруст снега или сухих веток под ногами. О нет! Надеюсь, это мой позвоночник, а не какая-то жутко дорогая штуковина с эмблемой яблока на корпусе. Беспомощно пискнув, я медленно поворачиваюсь, и… к моим ногам падает засохший кусок белого хлеба.
Что, простите?
– Не надо, это… – начинает было Андрей.
Я откидываю занавеску. На батарее в ряд лежат еще три кусочка хлеба. Ничего не понимаю. Зачем ему это нуж… Мимо моего носа проносится рука Андрея. Он резко задергивает штору, и между нами увесистым знаком вопроса повисает молчание.
Мы стоим так близко, что я чувствую его неровное дыхание у себя на лбу. И еще запах хвои, от которого хочется сделать глубокий-глубокий вдох. Если положить руку ему на грудь, почувствую ли я, как бьется в моих пальцах его сердце? На скулах Андрея горят красные пятна. Он то ли недовольно, то ли смущенно хмурится и тянет себя за нижнюю губу, а потом невпопад поясняет:
– Это вроде как… старые привычки. Неважно. Забей. Пойду принесу что-нибудь к чаю.
Несколько мгновений я глупо моргаю, пялясь на закрытую дверь, а потом сажусь на корточки и возвращаю упавший сухарик к остальным, на батарею. И что все это значит? И зачем ему засушенный хлеб? Для кормушек?
А Шерлок бы понял…
Андрей возвращается с целым подносом вкуснях. Помимо чая здесь какие-то хрустящие штучки, похожие на ракушки, вазочка с шоколадными конфетами и тарелка эклеров с разноцветной помадкой. Я немедленно подцепляю один пальцами и с наслаждением откусываю сразу половину.
– Ну, вернемся к списку твоих вопросов? Что там дальше?
Андрей кажется немного нервным и настороженным. Теперь мы оба сидим на его кровати, а поднос – словно мостик между нами. Я киваю и торопливо проглатываю полупережеванный эклер. Надеюсь, мой желудок с ним разберется.
– Дальше… Хм… Что заставляет тебя глупо хихикать?
– Ха-ха, что за странный вопрос?
Он, кажется, немного расслабляется, и я бросаюсь в атаку:
– Ну, я имею в виду просто мелочи. Всякие глупости, которые делают тебя счастливым. Вроде как носки с утятами, пение в душе, почесать там, где сильно чешется, снять туфли на каблуках…
– Определенно «снять туфли на каблуках»!
Мы смеемся.
– Даже не знаю… Вообще это твой вопрос, но… ладно. Наверное… хм… Чистые рубашки люблю. Смотреть на еду в холодильнике. И еще момент, когда только-только начинаешь просыпаться и как будто зависаешь в невесомости. Люблю… Да много всего, просто так сразу и не скажешь. Не знаю.
– А какое твое самое первое воспоминание?
Андрей задумчиво постукивает пальцами по покрывалу. Разглаживает складки, убирает ворсинку.
– Я подбегаю к отцу и обнимаю его крепко, а он говорит: «Надеюсь, у тебя чистые руки».
Мое первое воспоминание гораздо счастливее. Это суп с килькой в томате, который весело булькает на костре, и лица мамы и папы, склоненные над ним. Точнее, даже не лица, а просто улыбки. Открытые и радостные.
– У вас все непросто, да? – осторожно спрашиваю я.
– А с родителями бывает просто? – невесело усмехается Андрей. – Тем более мы с отцом вместе живем только несколько лет. Я… меня воспитывала мама.
Его рука лежит на покрывале рядом с моей рукой. Пальцы доверчиво раскрыты, словно чашечка цветка. Кажется таким естественным, таким правильным просто сжать их в ободряющем жесте или переплести с моими пальцами. Но вместо этого я стискиваю руку в кулак. Мне страшно к нему прикоснуться и увидеть… увидеть…
– Ладно, давай заканчивать, – морщится Андрей. – Поначалу мне казалось, что это будет забавно, но не думаю, что от этого есть хоть какой-то толк. Вряд ли Онегин такая задница, потому что у него нелады с отцом или потому что любит бананы со сгущенкой.
– А может, это оттого, что он плывет по течению, хотя в душе хочет чего-то совсем другого?
Я почти слышу лязг, с которым захлопываются створки огромной раковины. Той самой, в которой он прячется. Хлобысь! Или это были железные доспехи с нагрудником, щитом и прочими такими штуками?
– Боюсь, эта мысль для меня слишком умная. – Андрей поднимается, оттолкнув поднос. – Тебе, наверное, пора. Уже поздно.
– Подожди. Извини. Я не хотела, я просто…
Я неловко сползаю с кровати, а Андрей отходит к двери и складывает руки на груди.
– Слушай, я не знаю, что ты там себе напридумывала. Но что бы это ни было, забудь. То, что я делаю сейчас… Это все для моего будущего. Это разумное решение.
Знаю, вот на этом моменте мне нужно было остановиться, а лучше еще раньше. Но я не могу. Андрей пятится вглубь коридора, в темноту, а я упрямо наступаю:
– Поэтому ты больше не общаешься с Егором и Оксаной? Вы ведь дружили, верно?
– Они для меня неподходящая компания.
– Почему?
– Все, хватит. Ты забыла сумку возле кресла. Хватай, и я провожу тебя до двери.
Я забираю сумку и возвращаюсь.
– Так почему?
– Мой отец считает, что знакомство с такими людьми и уж тем более дружба не принесет в будущем никакой выгоды.
– А как считаешь ты?
– Хватит, перестань меня преследовать! – рявкает Андрей, останавливаясь на пороге библиотеки. За его спиной неподвижно застыли бабочки, да и сам он в рамке дверного проема вдруг кажется мне одной из них. Пришпилен булавкой к картону и распят под стеклом. – Это не имеет значения.
– А если бы имело?
– Тогда бы я сказал, что ни о чем так не жалею, как о том, что мы больше не друзья!
– Тогда почему ты им не скажешь?
– Господи, чего?!
– Что ты тонешь в одиночестве.
Глава 12. Десять причин остаться
Мы прощаемся до ужаса неловко. Андрей даже не смотрит в мою сторону: замкнулся в себе и, кажется, уже жалеет, что пригласил меня домой. Я вздрагиваю, вспомнив, что и сама раньше делала так – мысленно
