Маркус и Роман планировали вернуться в замок за второй партией, Леви не мог дождаться, чтобы настроить свои барабаны. Его пальцы чесались от желания сделать это с тех пор, как мы впервые выгнали отсюда Джованни.

Будучи не самым лучшим пассажиром и нуждаясь в отдыхе, я решила остаться здесь с Леви и волками, зная, что в безопасности смогу наконец провести некоторое время в одиночестве и просто расслабиться. Прошло слишком много времени с тех пор, как я могла побыть наедине с собой.

На диване рядом со мной стоит полная миска попкорна и по одной бутылке каждого вида газировки из всех имеющихся в доме. Если уж я делаю это, значит, я буду делать это правильно.

Схватив пульт, я включаю телевизор и сразу же увеличиваю громкость, чтобы заглушить барабанную дробь Леви. Не поймите меня неправильно, этот мощный барабанный бой — звук моей души, но не в мой вечер кино. Я не смогу расслабиться под этот звук, вибрирующий сквозь стены и напоминающий мне, насколько хорошо это может быть на самом деле.

Скрестив под собой ноги и укрывшись одеялом, я беру миску с попкорном и ставлю ее на колени. Первый, идеально намазанный маслом кусочек, отправляется мне в рот, пока я просматриваю все каналы до последнего, за которые платит Джованни. Я просматриваю все приложения для потокового вещания, пока, наконец, не нахожу то, что ищу — документальные фильмы о серийных убийцах.

Теперь это мой конек.

Я смотрела их всю свою жизнь. Всякий раз, когда мой отец проводил ночь вне дома, напиваясь и оскорбляя бедный обслуживающий персонал, я смотрела документальные фильмы, пока не слышала, как его ключ поворачивается в замке. В десяти случаях из десяти он был пьян, и ему требовалось по меньшей мере пять минут, чтобы открыть входную дверь, давая мне достаточно времени, чтобы добежать до своей спальни и запереться там на ночь. Большую часть времени он все еще был без сознания, когда утром мне нужно было уходить в школу.

Это была идеальная маленькая система… пока он ее не сломал.

Эти документальные фильмы, какими бы хреновыми они ни были, напоминают мне о моей юности, о хороших временах, когда я сидела на диване в полном одиночестве. Как бы плохо это ни звучало, но десять лет дома, в одиночестве, без еды были лучшими ночами моего детства. Потому что дальше все пошло под откос. Не говоря уже о том, что нет ничего лучше, чем запутанная история. Хотя эти истории мрачны и извращены во всех отношениях, они напоминали мне, что жизнь могла быть хуже. Я была всего лишь ребенком, сидящим дома с замком на двери моей спальни, в то время как жертвы в этих документальных фильмах сталкивались лицом к лицу с чистым злом.

Я нахожу что-то о Полуночном Мяснике, и это что-то будоражит во мне. Я включаю воспроизведение и устраиваюсь поудобнее, отправляя в рот еще один кусочек попкорна. На экране появляется фотография Полуночного Мясника, и я вспоминаю, что всего год или два назад в новостях рассказывали об этом парне. Насколько я помню, он живет в этом штате и какое-то время был настоящей проблемой, но штат чертовски большой, и, судя по местонахождению его жертв, он не был тем, о ком мне стоило беспокоиться.

Уже далеко за полночь. Это был чертовски долгий день, и я ловлю себя на том, что ухмыляюсь, пока продолжается документальный фильм. Этот парень, похоже, просто любитель. Его убийства немного неаккуратны и диковаты. Роман был бы разочарован, а Маркус просто смутился бы. Хотя не мне судить. Мои убийства были полным беспорядком. Черт возьми, сегодняшний эксперимент с бензопилой был полной катастрофой, хотя я справилась с работой и в то же время умудрилась получить признание в любви. Я думаю, технически это был успех.

Черт, неужели я ничем не лучше парней из этих документальных фильмов?

Свет телевизора освещает комнату, и как раз в тот момент, когда я смотрю, как актер, изображающий Мясника, выслеживает свою последнюю жертву, диван рядом со мной прогибается, и миска с попкорном слетает с моих колен.

— ЧЕРТ, — визжу я, когда Доу плюхается на диван рядом со мной, ее большая голова падает мне на колени, туда, где только-то стоял попкорн.

Я прижимаю руку к груди, чувствуя учащенное биение своего сердца, когда Дил, слегка прихрамывая, входит в комнату.

— Привет, приятель, — говорю я, наблюдая, как он направляется к рассыпанному попкорну и начинает убирать за мной.

У меня замирает сердце, когда я смотрю на него. Ему в миллион раз лучше, но ему все еще очень больно. Он определенно не тот волк, которого я знала. Я кладу руку на голову Доу, и чешу ее за ушами, пока Дил устраивается поудобнее на ковре, прямо подо мной, убедившись, что если я встану пописать, то споткнусь о его огромное тело.

Теперь, когда он не принимает сильных обезболивающих и стал намного более мобильным, он следует за мной повсюду, куда бы я ни пошла. Он так же защищает меня, как и я его, и я знаю, что его убивает то, что он еще не полностью восстановился. Он не может бегать или проглатывать свою еду, как обычно, и хотя он никак не выражает этого, я знаю, что ему все еще очень больно. Меня убивает видеть его таким, но пройдет совсем немного времени, и он снова начнет болтать со всеми этими волчьими сучками, которых он встречает в дикой природе. Держу пари, этот большой ублюдок — своего рода жеребец в мире волков, и я так ясно представляю себе Доу, смущенно закатывающую глаза при виде своего старшего брата. Хотя, действительно ли мы знаем, что они брат и сестра? Или это то, что я придумала в своей голове?

Документальный фильм продолжается, пока Доу спит у меня на коленях. Я теряюсь в истории, оценивая каждое движение Мясника, зная, что парни могли бы справиться намного лучше. Они преследовали меня, как гребаные профессионалы, по моей квартире, а затем снова по саду-лабиринту в замке.

Хорошие времена!

Я слышу, как открывается дверь внутреннего гаража, и улыбка появляется на моих губах, когда я понимаю, что Маркус и Роман вернулись. Я не могу не думать о том, что Маркус сказал мне в душе о Романе. Я не слепая, и знаю, что Роман что-то чувствует ко мне, но то, что он чувствует ко мне, и близко не сравнится с теми интенсивными отношениями, которые у него