— Однако я не думал, что ты такой нервисо (нервный), как выражаются испанцы, — говорил потом напарник. — Слабонервным не место в Испании. Из киселя воина не получится...

— Сам не пойму, почему на меня напал заячий страх, — сконфуженно оправдывался я перед товарищем. Он оказался с большей выдержкой. Стыдно мне стало. Дал слово держать себя в руках...

Бомбобоязнь вскоре прошла. Я перестал обращать внимание на налеты вражеской авиации. Привык и к артиллерийским обстрелам. Через этот неизбежный и неприятный этап, характерный для молодого воипа, не нюхавшего пороха, прошли и другие бойцы бригады.

В первую же ночь мы доставили раненых в медпункт, а некоторых — в госпиталь, затем быстро вернулись опять на поле боя, загнали свой «санитарки» под деревья. Здесь со мной опять приключилась одна маленькая неприятная история.

Всю ночь мы провели без сна, в нервном напряжении. Устали дьявольски. К тому же и жара разморила. Хотелось прилечь на какой-то миг и подремать.

Возле дороги я заметил под кустами пустые носилки в темных пятнах. Поскольку в санитарной машине сиденье в кабине рассчитано на одного водителя, а нас было двое, я решил присесть на носилки. Потом прилег и незаметно задремал.

Стрельба утихла. Кругом тишина. Лишь в траве неумолчно трещат цикады. Под их аккомпанемент уснул. Сколько проспал — не знаю. Поднимаю голову, вижу вокруг еще несколько носилок. На них мертвецки спят и другие бойцы, видимо, еще больше уставшие, чем я. «Странно только, почему у них такие бледные лица», — подумал я. Встал и подошел к ним. Оказывается, это убитые...

Так я пристроился к покойникам и спокойно проспал между ними несколько часов.

Вскоре бой возобновился. Враг, занимая выгодные рубежи на высоте, где был замок, поливал огнем медленно продвигавшиеся вперед части. Санитарные машины продолжали дежурить на поле боя. Им хватало теперь работы.

Сражение длилось уже несколько суток. Число убитых и раненых росло. Пострадала и наша машина. Вражеский пулемет прострочил в нескольких местах ее обшивку. К счастью, никто не был ранен. Был цел и мотор. Но «санитарку» пришлось все же отправить на ремонт, хотя мы и ощущали в них нужду...

...Фашисты за последнее время усилили нажим. У них пока преимущество в людях и боевой технике. Из Германии и Италии идут эшелоны оружия для мятежной армии Франко и Мола. Республиканским войскам его не хватает. Многие части вооружены примитивными берданками...

Мятежники все ближе придвигаются к Мадриду. Он в опасности. Столица переживает тяжелые дни. Сюда враг стянул большие силы. Хозяева Франко торопят его. Они хотят «отметить» девятнадцатую годовщину Октябрьской революции в России захватом Мадрида. Мятежники атакуют северо-западные пригороды, пытаются штурмом взять район королевского парка Эль Пардо. Университетский городок под непрерывным огнем артиллерии. В корпусах учебных зданий, где размещены факультеты, жалобно дребезжат еще уцелевшие стекла.

Нас скоро должны перебросить на этот участок фронта, чтобы укрепить оборону поредевших под Мадридом частей.

С тех пор, когда в казарме Ла Мантанья загремели первые фашистские выстрелы, прошел месяц. Накал борьбы возрастает с каждым днем. Это уже настоящая, жестокая война, а не путч кучки мятежников.

Мои коллеги — шоферы сообщили о взятии противником Бадахоса. Есть подробности о страшной резне, которую фашисты там учинили над населением города. Они согнали на площадь, где обычно происходила коррида — бой быков, около полуторы тысячи жителей, в большинстве рабочих, и скосили их пулеметными очередями. Не пощадили женщин и детей. Убитые лежат целыми семьями. Хоронить их палачи не разрешают. Для устрашения живых...

Бойцы нашей Двенадцатой бригады полны яростного гнева, горят ненавистью к убийцам. У всех на устах Бадахос. Падение его опасно еще и тем для республиканских войск, что это дает возможность мятежникам Франко соединить изолированные до сих пор южный и северный районы, увеличить свои силы.

Кровавая расправа над мирными людьми в Бадахосе — это не случайный и не единичный эпизод в действиях фашистов. Они всячески изощряются в пытках и казнях над своими противниками, инакомыслящими, с той же целью — устрашения живых... В захваченном Алькасаре группа мятежников ворвалась в военный госпиталь. Из него не успели эвакуировать всех раненых. Фашисты штыками прикалывали их в палатах, швыряли маленькие ручные бомбы прямо в кровати...

В один из ноябрьских дней фашисты сбросили на парашюте на аэродром Барахас, что на окраине Мадрида, тяжелый деревянный ящик с надписью «Вальядолид». Когда его раскрыли, в нем оказался ужасный груз: куча окровавленного мяса и обрывки одежды. Это было изрубленное в куски тело республиканского летчика-истребителя Хосе Галарса. Во время воздушного боя был поврежден мотор. Хосе совершил вынужденную посадку на территории, занятой мятежниками...

На военных дорогах доводилось не раз встречать стриженых женщин — молодых и пожилых, даже старух. Все они словно переболели тифом. Таких немало я видел, будучи еще мальчиком, и в наших Клишковцах, где после первой мировой войны свирепствовал тиф. Но, оказывается, в Испании это не были последствия тифа. Это была работа фашистов. Глумясь над женщинами-труженицами, они наголо стригли их. А у испанки волосы — главное украшение. В ответ на издевательства врага женщины становились в ряды защитников республики. Взяв в руки оружие, они заявляли:

— Мы будем воевать как солдаты, пока наши волосы не отрастут до плеч, пока ни одного фашиста не останется на нашей земле...

Хемингуэй, приехавший в Испанию помогать республиканцам страстным словом и оружием, узнав о бандитизме фашистов, издевательствах над мирным населением, назвал их патентованными убийцами. Они, говорил в гневе писатель, убивают мирно спящих детей, стариков, женщин. Они расстреливают в городах толпы людей, собирающихся возле кинотеатров. Убийства и война — это не одно и то же. Можно ненавидеть войну, можно быть против нее, но все же к ней можно привыкнуть, когда воюешь в защиту своей родины, против вторжения врага, за свое право свободно жить и трудиться. Но к убийству мирных людей, людей, не участвующих в войне, нельзя привыкнуть.

...Я дежурю с машиной. Бои теперь часто происходят и ночью. Над головой угольная чернота. Луны нет. Небо в крупных и чистых, будто умытых, звездах. Они не такие, как у нас в Клишковцах, в Бессарабии. Чем-то отличаются, а чем — не могу объяснить. То ли своей яркостью, то ли густотой, то ли размерами. А может тем, и другим, и третьим.

Я