— Долго мы тут будем загорать отраженными лучами солнца? — тихо спрашивает Иванов. — Надоело ждать. Ехали, ехали и вот... — бормочет он.

Я молчу. Этот вопрос, видимо, у всех на устах, но я ничего не могу утешительного сейчас сказать. Ничего сам не знаю пока. Где-то что-то задерживает.

Когда наступила ночь и мы уже с трудом различали друг друга, из чернильной темноты вынырнула какая-то тень, приблизилась вплотную к нам.

— Кто респонсабль? — негромко спросил человек.

Я подошел и назвался.

— Идите все за мной, — произнес новый незнакомец и тут же строго предупредил: — Соблюдать полную тишину! Не разговаривать, не кашлять, не курить.

Кто-то, наклонившись ко мне, прошептал:

— Хорошо что еще не запрещает дышать...

Я резко повернулся к нему:

— Н чему эти остроты? Без дисциплины мы...

— Да нет, я шучу, — поспешно ответил Ганев. Это, оказывается, был он.

Проводник, лица которого мы так и не видели, вывел группу за город. Следуя за ним, мы углубились в горы. Под ногами каменистая дорога, поднимавшаяся вверх. Долго шли в густом мраке. Порядком устали. Хотелось пить.

Глаза, привыкшие уже немного к темноте, различили смутные очертания какого-то небольшого домика с плоской крышей. Оказалось, это автобус. Он поджидал нас. Сопровождавший человек исчез. Мы быстро разместились в машине. Водитель завел мотор, дал газ, и автобус, покачиваясь, двинулся. Нельзя сказать, что мы ехали по асфальту. Нас подбрасывало, немилосердно швыряло из стороны в сторону, но все молчали. Лишь изредка кто-нибудь кряхтел, постанывал при особенно сильных толчках... Непонятно, каким образом шофер угадывал дорогу, потому что фар он не включал.

Мы уже ехали по испанской земле. На востоке появилась серая полоска. Забрезжила утренняя заря. Стало прохладнее. Многие клевали носом. Кое-кто спал сидя. Въехали в какое-то большое селение. Автобус подошел к длинным строениям, похожим на склады. Это были старые казармы. В них мы и расположились.

Здесь собралось уже порядочно народу. Прибыли добровольцы из Бельгии, Германии, Голландии, несколько человек из Греции.

Моя миссия — ответственного за группу — на этом заканчивалась. Я благополучно доставил ее по нужному адресу.

В старой обветшалой казарме мы пробыли несколько дней, пока не набралось людей для полного эшелона. Все эти дни отовсюду продолжали прибывать волонтеры. Словно маленькие ручейки стекались они из разных стран, преодолевая на своем пути рогатки и препятствия, подчиняясь зову своего честного сердца. Мне запомнился один широкоплечий великан с густыми в палец бровями, прибывший из Болгарии, — Георгий Драйчев. Низкий его голос звучал, как труба.

— Пока не уложу сотню фашистов, — говорил он, — не уеду из Испании. Я снайпер. Из ста возможных выбиваю девяносто очков...

— Допустим, Георгий, ты выполнишь намеченную норму за какой-нибудь месяц, и что же — уедешь домой? — серьезно спрашивали товарищи, пряча усмешку.

— Тогда останусь еще на месяц, а там будет видно. Расколотим мятежников до нового года и разъедемся по домам...

К сожалению, прогнозы болгарского великана о сроках не оправдались...

Наконец, настал день, положивший конец нашим тягостным ожиданиям. Нас погрузили в эшелон, и он двинулся в направлении Барселоны — крупного железнодорожного узла и портового города на Средиземном море. Сравнительно быстро туда добрались. Там сделали пересадку и взяли курс на Альбасете. Здесь формировалась Двенадцатая интернациональная бригада, а также некоторые другие части, которым предстояло сражаться вместе с войсками республиканцев.

Альбасете означает в переводе на русский язык — белый город. Но это был как раз довольно пыльный, грязный городок, лежащий на пути между Барселоной и Мадридом.

Нас разместили опять в казармах. К счастью, на этот раз уже ненадолго. Через день после прибытия выдали оружие. Не хватило его только водителям автомашин. Меня это огорчило. Но что поделаешь! Ведь у меня пока не было, кроме шоферской, никакой другой специальности. Я не умел еще и стрелять...

Ежедневно прибывавших волонтеров строили повзводно и под командой выводили на небольшой плац. Здесь выясняли, какую военную специальность имеет, кем служил в армии, какой национальности и т. д. На основании этих сведений и формировались интернациональные батальоны.

Важным критерием являлся языковый принцип. Необходимо было чтобы весь личный состав части понимал команду, отданную на том или ином языке — немецком, польском, венгерском, французском, болгарском или итальянском...

Обычно формирование батальонов производилось так. На плацу выстраивались в две шеренги люди, и командование будущей бригады громко выкликало:

— Пехотинцы есть?

— Есть! — звучало несколько голосов.

— Кавалеристы есть?

— Есть!

— Летчики есть?

— Есть!

— Пулеметчики есть?

— Есть!

— Артиллеристы есть?

— Есть!

Каждый, кто утвердительно отзывался на заданный вопрос, выходил из строя и присоединялся к группе людей той или иной военной специальности, стоявших в сторонке.

Поскольку у меня не было ни одной из специальностей, я из строя не выходил, терзаясь мыслью: «Неужели им не нужны шоферы? Зачем же я так усиленно занимался в автокружке?» Но мучительные мои сомнения оказались напрасными. Когда командование узнало, что я знаю мотор и могу быть водителем машины, оно записало меня в отдельный список, чтобы направить в автороту, где требовались водители санитарных машин.

В Альбасете, вскоре после нашего прибытия, мне показали круглолицего военного со стеком в руках. Он шел через маленькую площадь быстрой, нервной походкой, что-то говорил сопровождавшим его лицам. Это был Лукач. Будущий командир нашей Двенадцатой интернациональной бригады.

Когда он принимал ее, мне запомнились слова, обращенные к волонтерам, произнесенные горячо, со страстью, убежденно. Смысл его выступления сводился примерно к следующему.

— Мы прибыли сюда с разных широт и уголков земли не для знакомства с экзотикой страны, а чтобы помочь нашим испанским товарищам в их борьбе за самое прекрасное в жизни каждого народа — свободу. Кто ненавидит право и свободу человека, тот презирает права и свободы целых народов. Это истина. Что может быть прекраснее, нежели свобода и справедливость! Собственно, весь смысл совершенной в России Октябрьской революции — в установлении справедливого общества, свободы личности.

Уверен, что не только мне, но и всем вам, товарищи, война противна и ненавистна. Я имею в виду, конечно, войны несправедливые. Ибо кровь, страдания и смерть людей неизбежны на войне. Но что может