– Извини, братан, вряд ли получится. Запретят. Сам знаешь, как зашиваемся…

– Знаю-знаю, – кивал седой головой Ханукаев. – Но ты все-таки возьми, авось звезды и сойдутся. Сам знаешь, кавказцам в таких делах не отказывает даже Всевышний. Обижать не хочет.

Сослуживцы кивали, полностью солидаризируясь с опасениями Всевышнего. Когда на семейное торжество приглашает ашкеназ, можно отбояриться без особых проблем. Приглашениями марокканцев, триполитанцев и тайманцев уже так просто не пренебречь – приходится придумывать солидную отговорку. То же с курдами и иранцами. Но в принципе для любого соплеменника из любой страны исхода можно надыбать достаточно весомую причину отказа – вопрос лишь в качестве правдоподобия и в количестве сопутствующих извинений. Для любого – но только не для кавказца! Кавказцы не принимают никаких объяснений. Пригласили – изволь прийти, чего бы это тебе ни стоило. Иначе – обида, и не простая, а кавказская – смертельная, грозная, как черная бурка над горной саклей.

Видимо, директор руководствовался именно этими соображениями, когда согласился на почти поголовное участие нашего отдела в семейном празднике Шломо Ханукаева. Уж если оголять немалый участок фронта на целый вечер, то хотя бы по действительно значимому поводу. Потому что кавказцам в таких делах не отказывает даже Всевышний.

Не знаю, как другим, но мне это было совсем некстати. Во-первых, как раз на тот вечер я запланировал очередную встречу с Лейлой Шхаде. Во-вторых, ужасно не хотелось переться в Хадеру, где, как выяснилось, гнездился семейный клан Ханукаевых. Но когда я пришел отпрашиваться, кэптэн Маэр даже слушать не стал.

– Поверь, парень, ты не хочешь обидеть Шломо Ханукаева, – многозначительно прищурившись, проговорил он. – Последний, кто осмелился на такое, уволился месяц спустя. Я бы сказал тебе, как его звали, но имя смельчака не сохранила история. Короче, кругом, шагом марш! И чтобы приехал вовремя, вместе со всем отделом!

Еще немного посокрушавшись, я решил сдаться и послал Лейле условное сообщение об отмене. Она перезвонила через несколько минут:

– Что случилось? Тебе наскучили наши беседы?

– Да нет, так вышло…

– Вышло? – повторила она. – Какое событие может отменить встречу с такой девушкой, как я? Смертельная рана? Землетрясение? Смотри, я ведь обижусь…

– Ты обидишься, он обидится… – вздохнул я. – Прямо деваться от обид некуда. У сослуживца семейный праздник, никак нельзя отказать. Извини.

– Понятно. Значит, ему нельзя, а мне можно… – Лейла помолчала. – И что, приглашение на пару? Ты придешь с женой?

– Я не женат.

– Тогда с подругой? – теперь ее голос звучал с натужным задором.

– У меня нет подруги.

– Так я тебе и поверила… – она снова замолкла, но затем продолжила после паузы: – Слушай, а почему бы тебе не пригласить меня? Или я недостаточно хороша для такого праздника?

«Ничего себе заход, – подумал я. – Пригласить, чтобы ты взорвалась там за столиком?»

– Ты знаешь, что это невозможно, – проговорил я вслух.

– Но почему? У меня есть пропуск.

– Твой пропуск действует только в Иерусалиме. А празднество в Хадере. И вообще, Лейла, к чему ты клонишь? Мы просто встречаемся и разговариваем, не более того. Не нужно воображать лишнего. Наши встречи не свидания. Я не приглашаю тебя в кино и на ужин при свечах. И, чтобы сразу поставить точки над «i», не планирую знакомить тебя с родителями.

– Как ты груб, – сказала она. – Настоящий оккупант, все как положено. Я ведь шучу, господин офицер. Мог бы и подыграть чуть-чуть, погоны, поди, не отвалятся.

Я почувствовал, что перегнул палку:

– Перестань, Лейла. Меньше всего мне хочется тебя обидеть. Кстати, познакомить тебя с родителями я не мог бы при всем желании. Они живут в Штатах, а у тебя нет никакой возможности получить туда въездную визу.

Она вздохнула:

– Ну да, ты прав. Дочь террориста. Сестра террориста. Таким нельзя ни в Хадеру, ни в Штаты, ни к берегу моря.

– Ну, насчет моря не надо, – запротестовал я. – Мне вот тоже не попасть на пляжи в Дубай, Кувейт, Ливию или Марокко, а тебе хоть завтра. Так что налицо полная симметрия.

– Не во всем, кэптэн Клайв, не во всем, – зло выпалила она. – С моим родителем я не могу познакомить тебя при всем желании, и ты знаешь почему. Его убили твои солдаты!

– Лейла, – начал было я, но она бросила трубку.

Вот и поговорили. Сказать, что я приехал в Хадеру в отвратительном настроении, значит не сказать ничего. Зал для торжеств, как видно, сняли самый роскошный в округе – это было ясно уже по стоянке, обильно украшенной лентами, бутафорскими серебряными звездами и огромными венками из белых пластиковых роз, которые вызывали неуместные ассоциации с похоронами. Молодые стюарды в ливреях сопровождали машины от самого въезда, указывая свободные места для парковки. Судя по количеству автомобилей, здесь действительно не хватало только Всевышнего, да и то лишь потому, что Ханукаевым не удалось вручить Ему приглашение.

Еще не стемнело, но вдоль ковровой дорожки, ведущей к входу в зал, уже горел почетный караул факелов. Под аркой входного портала встречали гостей родители виновницы торжества: высокая худая мать – из тех горских евреек, которые даже в праздничном наряде кажутся облаченными в черные траурные одежды – и толстенький веселый папаша, поразительно похожий на нашего Ханукаева. Шломо крутился тут же, приветствуя всех и каждого, а заодно и ставя воображаемую галочку в видимом лишь ему списке присутствующих. Получив причитающийся мне дружеский хлопок по спине, я опустил свой конверт с чеком в прорезь установленного у входа сейфа и проследовал дальше по этапу – к приемной стойке, где две девушки, сверяясь с фамилиями, выдавали гостям бейджики с номерами посадочных мест.

За моим столом оказались кэптэн Маэр с женой и дочерью. Увидев меня, начальник рассмеялся:

– Ну и морду ты с собой принес… Хоть бы притворился, что тебе весело. А почему один? Нет подруги?

– Об этом меня сегодня уже спрашивали, – буркнул я. – Нет. Ни жены, ни подруги, ни соседки. Зато ты, я вижу…

– Приходится, – вздохнул босс. – Шломо на бат-мицву моей Нэтки привел жену и четверых детей. Долг платежом красен.

С эстрады вдарила музыка, запел певец, стали разносить салаты. В паузе для перемены блюд почтили именинницу – тоненькую смущенную девочку в белом, усыпанном стразами платье. За все это время Шломо Ханукаев, по-моему, ни разу не присел – переходил от стола к столу, обнимал мужчин, целовал руки женщинам и говорил, говорил, говорил. Впрочем, вполне возможно, что они с братом сменяли друг друга – в таком огромном зале, да еще издали,