К машине я возвращался в приподнятом настроении, которое старался сам себе объяснить чисто профессиональными причинами, а именно фактом установления особо доверительных отношений с потенциальным объектом вербовки. Еще бы, разве Лейла не призналась, что лучше было бы сдать нам ее любимого брата? Наверняка при правильном подходе она не остановится и перед выдачей других, куда менее близких людей. В таком случае приобретает дополнительный смысл и ее учеба в Иерусалимском университете. Дочь героя ФАТХ, которая к тому же еще и сестра шахида ХАМАС, будет, без сомнения, желанной гостьей и участницей в любой радикальной ячейке арабских студентов. Ну кому придет в голову, что такая девушка может работать на сионистский Шерут?

Время от времени я непроизвольно тянулся кончиками пальцев к тому месту на щеке, где еще светился след ее губ, но тут же отдергивал руку, не без оснований опасаясь, что столь эфемерное волшебство разрушится от любого, даже самого легкого прикосновения. В общем, мою дурную голову занимала в тот момент только и исключительно Лейла Шхаде, а что касается ее брата, то о нем я не думал вовсе, всецело положившись в этом вопросе на бульдожьи челюсти Раджуба и его гестаповцев. Песенку Шейха можно было считать спетой: не сегодня, так завтра его сбросят с крыши, если еще не сбросили. Пора переходить к следующему проекту.

Мог ли я предположить в тот супероптимистический полдень, что неделю-другую спустя события развернутся в прямо противоположном направлении? Что не будет никакого договора между «раисом» и премьером ни в Америке, ни в Каире, ни в Шарме. Что Арафат, вообразивший себя новым Салах ад-Дином, сочтет силы своих боевиков вполне достаточными для полномасштабной войны. Что, начав стрелять в наших солдат, он немедленно откроет двери тюрем и выпустит на свободу всех своих бывших политических конкурентов, в одночасье превратившихся в союзников. Что в их числе выйдет и сильно помятый, но все еще готовый к действию Шейх – Джамиль Шхаде во главе целой армии давно уже мобилизованных инженеров, полевых командиров, снайперов, бойцов и человекобомб. И что именно эта группа в несколько сот человек, сбитая в единый кулак под руководством опаснейшего врага, преждевременно списанного Шерутом в утиль, станет нашим главным кошмаром на протяжении ближайших лет.

Но, как известно, именно это и произошло.

Началось с перестрелок; арабы словно хотели показать нам, себе и всему миру, что уже не боятся выходить против евреев со стволами против стволов. Но открытые столкновения с армией в первые дни войны неизменно заканчивались для них десятками убитых против одного-двух раненых с нашей стороны. И тогда они перешли к привычной партизанщине – в точности как в сорок восьмом году, во время Войны за независимость. Снайперы, подстерегающие гражданские автомобили на лесистом склоне над пустынным шоссе; стрельба по патрульным джипам, мины на обочинах дорог – эта тактика приносила Арафату значительно больший успех, а нам – жертву за жертвой.

Газеты запестрели траурными объявлениями – дни, не отмеченные кровью, стали редкостью. Мы в Шеруте сбивались с ног и попросту забыли о выходных. Для меня это было привычным делом, но другие стонали, проклиная все на свете. В какой-то момент директор протрубил полный сбор и приказал всем без исключения выезжать к местам терактов, чтобы видели своими глазами, во что обходится стране наш непрофессионализм и неспособность остановить террор.

– Установите очередность и выезжайте, – с нажимом проговорил он, обводя зал красными от недосыпа глазами. – И чтобы все ездили, включая бухгалтеров, айтишников, архивариусов и секретарш! А то расселись тут по кабинетам…

И жалобы на круглосуточную работу волшебным образом прекратились. Трудно вспоминать о нормах служебной сетки, когда возвращаешься с места расстрела женщины-поселенки, а в глазах еще стоят залитый кровью салон подержанного «фиатика», изрешеченные пулями дверцы и трупы застреленных в упор детей на заднем сиденье. В упор, в лицо, сквозь руки, выставленные защитным жестом навстречу рычащему стволу автомата…

Но что мы могли сделать? Информаторы словно испарились – боялись, не выходили на связь. Против нас воевали целыми деревнями. Справиться с этой волной террора удалось лишь много месяцев спустя, когда правительство наконец решилось нейтрализовать Арафата и последовательно, город за городом, дом за домом, вычистить оружие из всевозможных крысиных нор.

Ну а я… я вернулся на первую клетку, как в детской игре с фишками и кубиками, и на этой клетке крупными буквами значилось имя Джамиля Шхаде – похороненного и воскресшего. Он же как сквозь землю провалился. Время от времени, не в силах вынести вопросительных взглядов кэптэна Маэра, я принимался орать, припоминая близких родственников женского пола – как его самого, так и всей вышестоящей начальственной иерархии вплоть до главы правительства.

– Чего ты от меня хочешь? – орал я. – У тебя ведь был его адрес! Я положил его тебе на этот вот стол! Оставалось только влезть в джипы, поехать в Рамаллу и взять этого гада за гузку. Что вы сделали вместо этого, помнишь?! Они хоть понимают, эти политики, насколько труднее найти его сейчас, когда информаторов впятеро меньше, а стрельбы впятеро больше? Да и где гарантия, что на этот раз будет иначе?

Кэптэн Маэр вздыхал, зажимая в ладонях лысую голову:

– Остынь, парень. Никто тебя не обвиняет. Все знают, что ты из кожи вон лезешь. Что если кто и может на него выйти, так это ты. Не ори, пожалуйста. Просто скажи: есть хоть что-нибудь? Намек, ниточка, догадка…

Я угрюмо молчал. Моей единственной зацепкой оставалась Лейла, но ни беседы с нею, ни жучок в ее телефоне, ни прослушка в семейном доме Шхаде не приносили ни одного лучика надежды. После встречи в парке мы виделись еще несколько раз и вели дружеские пустопорожние разговоры. В университете ей засчитали год Сорбонны, и теперь она училась на социолога сразу со второго курса.

– Ничего нет, Маэр. И хватит доставать меня этими вопросами. Будь уверен, когда что-нибудь наклюнется, ты узнаешь об этом первым.

– Черт-те что… – еще безнадежней вздыхал начальник. – Люди уже на грани. Если на стенку не лезут, то друг на друга кидаются…

Острая необходимость в передышке и в самом деле назрела. Наверно, из этих соображений директор и дал добро нашему отделу, когда один из ветеранов, особо не рассчитывая на согласие, стал приглашать сослуживцев на празднование бат-мицвы своей племянницы. Ветерана звали Шломо Ханукаев – то ли из грузинских, то ли из горских евреев. Шеруту он отдал лет сорок – сначала оперативником, затем координатором района, а потом, перейдя на административную должность, мало-помалу добрел