Шрифт:
Закладка:
Больше в доме ничего не было найдено, а этот след вполне мог принадлежать соседу, который помог Фрэнсис вынести что-то тяжелое из ее машины или же принес доставленное не по адресу письмо и остановился поболтать. Отпечаток мог принадлежать кому угодно. Это означало, что у полиции ничего нет.
Джед и Люси были на волейбольном матче, и Харпер провела весь день за рабочим столом. Сначала она читала крошечный шрифт результатов лабораторных исследований с места преступления, в надежде, что на этот раз получится за что-нибудь зацепиться; а потом вернулась к своим записям об обстоятельствах смерти Фрэнсис Пинкни.
Работники, семья — среди них не было ни одного потенциального подозреваемого, а ведь она проверила все, поставила галочки везде, где нужно.
Дети Пинкни прибыли в город на следующий день после убийства, и Харпер уже не раз поговорила с каждым из них и даже провела их по дому Фрэнсис, дабы убедиться, что ничего не пропало. Но все было на месте: и произведения искусства, и драгоценности, и более приземленные вещи, вроде бытовой электроники.
Финансы Пинкни — кредитные карты, банковские и инвестиционные счета — были проверены на наличие любых признаков мошенничества, но оказались чистыми. К тому же бумажник лежал в ее сумочке у двери, и в нем находилось более ста долларов наличными и пять или шесть разных кредитных карт.
На пальце убитая носила старинное обручальное кольцо, а на шее — бриллиантовый кулон, подарок от мужа на сороковую годовщину свадьбы.
Отказавшись от версии ограбления, Харпер перешла было к другому мотиву — корысти, — но и это никуда ее не привело.
Имущество Фрэнсис Пинкни было разделено по тридцать процентов между тремя ее живыми детьми. Остальные десять процентов были отписаны организации, боровшейся за введение более жестких наказаний для тех, кто садился за руль в нетрезвом виде: ее сына Патрика в восемнадцать лет насмерть сбил пьяный водитель.
Но даже если Харпер и сумела бы найти мотив для одного из детей, все они жили в разных штатах. Расстояние создавало железное алиби, но в нем не было никакой нужды: по их искреннему горю было очевидно, что дети обожали мать.
Такие случаи были самыми тяжелыми: близкие хотели знать, почему это произошло, а ей было абсолютно нечего им ответить.
Харпер взглянула на часы и увидела, что прошло всего пятнадцать минут. Энди пошел за кофе и предложил купить стаканчик и ей тоже.
Да, кофе будет в самый раз.
Харпер сняла с настольного телефона трубку, чтобы позвонить Джеду по поводу ужина, когда из двери своего кабинета высунул голову ее капитан.
— Когда ты пришел? — спросила она.
— Сорок пять минут назад, самое большее час. Прошел мимо тебя. — Капитан Браун с его похожей на бочонок грудью и короткой стрижкой выглядел как типичный южный мальчик, особенно будучи в джинсах и рубашке на пуговицах, как сейчас. В сочетании с громким голосом он представлял собой полное собрание стереотипов.
На самом же деле Бо Браун был милашкой и питал слабость к бездомным котятам.
— Что ты здесь делаешь в субботу?
— На этой неделе сдавать отчет по бюджету. Мне только что позвонили на мобильный. Ты знаешь женщину по имени Ава Шварцман?
— Она лучшая подруга Фрэнсис Пинкни.
Вдруг у Авы есть какие-то новости?
— Она хочет поговорить со мной по телефону?
— Нет. — Капитан Браун почесал линию пуговиц. Он делал это всегда, когда приносил дурные известия.
— Что такое?
— Ее только что нашла уборщица.
Харпер медленно поднялась со стула.
— Нашла?
— Боюсь, она мертва.
Сан-Франциско, Калифорния
Хэл поставил перед женщиной напротив себя коробку салфеток. Она вытащила сразу несколько, чтобы вытереть опухшие от слез глаза. Ее плечи дрожали; взгляд умолял сказать ей что-то другое.
Скажите, что это не моя дочь!
Хэл хранил молчание.
Он надеялся, что Хейли присоединится к ним, но после пяти минут ожидания решил, что ее вызвали по другому делу. Детектив устроился в кресле и, прежде чем заговорить, постарался сжаться в нем, насколько мог.
— Мне очень жаль, и я сочувствую вашей утрате, миссис Фельд.
Узнав, что Терри Стайн плакала в кабинете у Анны, Хэл задумался, было ли ее горе настоящим. Ему хотелось убедиться, что эти рыдания не являются частью какого-то спектакля. Сидя же напротив Ребекки Фельд, он ни капли не сомневался, что ее боль неподдельна.
Раньше ему казалось, что слова вроде «мне очень жаль» или «я вам соболезную», были бесполезными, даже глупыми. Что должен быть иной способ предложить семьям утешение.
Но его не было.
Несколько почти невесомых слов и искреннее обещание, что он сделает все возможное, чтобы найти убийцу их любимого человека, — только это он и мог предложить. Все остальное было фальшью, ложью. Хэл чувствовал обман, и они тоже.
— Знаю, это тяжело, но я хотел бы задать вам несколько вопросов. — Он осторожно подбирал слова. Первый шаг был похож на постукивание по яичной скорлупе. Он хотел снять достаточно, чтобы добраться до содержимого, не разбив яйцо полностью.
Женщина кивнула. Хэл открыл блокнот.
— Когда вы в последний раз видели Сару?
Ребекка Фельд промокнула глаза и положила руки на стол.
— На праздники, — сказала она. — Сара приезжала домой на Рождество.
— Домой — это куда, мэм?
— В Плейсервилл.
— Значит, Сара не жила в Плейсервилле?
— Нет. Она жила в Лос-Анджелесе.
При этих словах из ее рта вылетела крошечная капелька слюны.
— Как я понял, вы не фанатка Лос-Анджелеса?
— Я не имею ничего против этого города, — объяснила женщина, беря себя в руки. — Но это не место для такой умной девушки, как Сара.
— Долго она там пробыла?
— О да. Упорхнула туда через пять минут после окончания старшей школы. Прошло уже почти пятнадцать лет.
— А что Сара делала в Лос-Анджелесе?
— Всего понемногу. Работала барменшей, официанткой; пару раз, недолго, секретаршей. Нигде не задерживалась надолго. Работа мешала прослушиваниям.
Еще одна капелька слюны.
История была довольно обыденная: Сара Фельд уехала в Лос-Анджелес для того, чтобы стать актрисой.
Хэл мог бы проскочить всю предысторию и сразу начать задавать вопросы о соседках по комнате, парнях и недавней работе, но знал по опыту: о ребенке можно многое узнать по тому, как о нем или о ней говорят родители.
