— На салфетке пятна от вина, которое она пила.

— А не могло вино попасть на салфетку уже в мусорном ведре?

— Судя по расположению пятна, Роджер так не считает. Салфетки недостаточно для ордера, не говоря уже об аресте, но я вынужден пригласить его на допрос.

Последнее слово резануло, как нож.

— И он согласился.

— Ему известно про улики? Я имею в виду салфетку?

— Нет, — сказал Хэл. — Я хотел сказать ему это лично.

— Конечно.

— Насколько хорошо ты его знаешь, док?

На днях они вместе ужинали. Она столкнулась с ним на улице. Совершенно неожиданно.

Ей стало дурно.

— Я не знаю его, но…

— Но что?

— Я ужинала с ним в пятницу.

— Ты ужинала с ним в пятницу вечером? Это было свидание? — спросил Хэл с любопытством в голосе.

— Нет, — быстро сказала она. — Не свидание.

Свидание предполагает взаимные чувства. Она была к этому не готова. Возможно, никогда и не будет.

— Все было не так. Он всегда рассказывает мне, если в городе открывается хороший этнический ресторан. Это наша обычная тема для разговора, когда я вижу его на месте преступления.

— И он пригласил тебя на ужин?

— Нет… — Шварцман пересказала, как все произошло. — Он прислал эсэмеску о новом ресторанчике в Марине. У них пока нет еды навынос.

Желтая комната ожидания в офисе Фрейзера. Биопсия.

В пятницу рак был не более чем вероятностью. Теперь он стал реальностью. Обычно люди ждут результатов биопсии неделю или дольше. Ее анализ сделали в ускоренном порядке. Потому что это так серьезно? Потому что ей нужно действовать быстро? Или потому что золовка доктора Хан работала инспектором в специальном следственном отделе по преступлениям на почве ненависти? Как бы то ни было, звонок воскресным утром был проявлением особой заботы.

— Шварцман?

— Извини. Что ты сказал?

— С тобой все в порядке?

— Просто я до конца не проснулась. Извини. Мне повторить еще раз?

— Ты сказала, что там не было еды навынос?

— Верно.

— И что это значит?

— Просто я очень редко ем вне дома, — сказала Анна. — Обычно я заказываю доставку.

Даже она услышала недосказанность. Она одна. Ни друзей. Ни партнера.

— В пятницу мне нужно было выйти из дома, и я решила пойти туда поужинать.

Он даже не спросил, была ли это она. Воспринял это как данность.

— И Мэйси тоже оказался там?

В голосе Хэла звучал неприкрытый скепсис, и Шварцман вновь ощутила потребность встать на защиту Мэйси. Но как? До вечера пятницы она не знала вообще ничего, кроме его имени и должности.

— Не понимаю, откуда он мог знать, что я туда пойду, — наконец сказала она.

— Можно с уверенностью предположить, что вы разговаривали за ужином?

— Да. В основном о нем. О его семье, что-то в этом роде…

— Ты говорила с ним о твоем бывшем?

Хэл всегда называл Спенсера ее бывшим, хотя формально они все еще были женаты. Анна постоянно говорила себе, что укажет на этот факт, но так и не указала. Это было унизительно. Досадно. И неактуально.

— Шварцман?

— Нет. Мы не говорили о нем.

— Ты уверена?

— Абсолютно. Думаю, я даже не упомянула, откуда родом. Сказала только, что я единственный ребенок. И все.

Говоря это, Анна мысленно прокрутила в голове тот вечер.

В кои-то веки она позволила себе расслабиться в обществе мужчины — мужчины, который ей нравился, — а теперь его подозревают в убийстве женщины, которая могла бы быть ее близняшкой…

— Я не сказала ему ничего важного.

— Все хорошо, — отозвался Хэл.

В ответ на его слова Шварцман глубоко вздохнула. Хорошего ничего не было, и ее охватила паника.

— Увидимся в девять.

Прежде чем он успел добавить что-то еще, Анна закончила разговор. Уронила телефон на кровать и позволила себе соскользнуть на пол. Прижавшись спиной к кровати, наблюдала, как лучи солнца пробиваются сквозь облака и темные жалюзи.

Пустота была похожа на голод и несварение желудка, сбившиеся в комок у нее под легкими.

Ей вспомнилась смерть отца. В тот вечер в ее крошечной квартирке при медицинском факультете раздался телефонный звонок, и мать сказала, что отец в больнице. Анна даже не стала переодеваться и никому не сказала, что уезжает. Просто схватила сумочку и ключи и поехала прямиком в больницу.

Войдя в палату, она пришла в ужас. Испарина на папином лице, пепельный оттенок кожи, тело, такое маленькое на больничной койке… В его теле поселилась инфекция. Оптимизм врачей сменился слабой надеждой, а затем и признанием того, что они бессильны что-либо сделать.

Отец умер ночью. Дни, проведенные дома, были как в тумане, но спустя несколько месяцев, более-менее придя в себя, однажды утром Анна проснулась с той же болью. Казалось, будто нечто пожирает ее изнутри.

В то утро в ней что-то изменилось. Осознание того, что отца больше нет, было внезапным и полным. Она была ошеломлена.

«Я продолжаю искать твои следы, но тебя больше нет, — написала Анна в тот день в своем дневнике. — Твоих следов должно быть больше. Я должна чувствовать тебя, знать, что ты со мной. Но это абсолютное, полное отсутствие».

Она отлично помнила гнев и обиду того дня, и то, как молчание отца воспринималось ею как оскорбление. Разве она это заслужила? Куда бы она ни пошла, ей хотелось кричать ему, чтобы он показался ей. Но, увы, это был обычный, безмолвный мир, и он взирал на нее без каких-либо признаков отцовского присутствия.

Она отчаянно пыталась сказать отцу, что без него ей никогда не будет хорошо. Никогда-никогда. Она была благодарна ему за то, что он ей дал, за то, что он был ее отцом, но без него она осталась с этой вечной дырой в сердце, потому что он составлял бо́льшую часть ее жизни. Она отказывалась поверить, что этот мир мог существовать без него.

Это чувство никуда не исчезало.

Анна поднялась с пола и, когда солнце вновь скрылось за серым облаком, опустила жалюзи.

Ничего из этого не произошло бы, если б ты был жив.

И, как всегда, она знала, что это правда.