говорилось в предисловии к календарю на 1731 год.

В календаре указывались все праздничные и будничные дни, причем упоминалось, память какого святого отмечается в тот или иной день, предсказывалась погода, сообщались разные приметы. Сказано было даже о том, из каких мест человеческого тела следует «пущать кровь для здоровья», в зависимости от положения различных созвездий на небе. И обязательно помещалась картинка, поясняющая это наглядно.

А вместе с тем читатели предупреждались о том, что эти предсказания делаются только потому, что их требуют покупатели календаря, хотя давно следует отказаться от всех суеверий. И в каждом выпуске помещались две или три небольшие, понятно написанные научные статьи.

В календаре на 1731 год, составленном через несколько месяцев после возвращения капитана Беринга из его первого путешествия, была напечатана заметка, сообщавшая, что получены новые сведения о Камчатке. А в календаре на 1732 год было помещено «Продолжение известия о Камчатке». Просматривая этот календарь, Крашенинников мог узнать, что на далеком восточном океане лежит Камчатская земля. В ней много удивительного. Высокие огнедышащие горы выбрасывают пепел и лаву. Горячие ключи бьют из земли струей воды, согретой подземным жаром.

Там живут камчадалы, которые носят одежды из звериных шкур. Они зимой селятся под землею в особых жилищах, а летом — над землею, в юртах на высоких столбах. На всем Камчатском полуострове есть только три русских острога, в которых живут казаки. И хотя об этой земле уже стали поступать достоверные известия, надо сделать еще много для ее изучения.

Были и другие заметки в календарях Академии наук, дававшие сведения, которых нельзя было получить в Спасских школах.

Крашенинников знал, что в Академии наук работают ученые, приглашенные из иностранных государств. Он был любознателен и не боялся труда. Солдатский сын не страшился лишений, потому что привык жить в нужде. Поездка в Петербург для ученья при Академии наук радовала Крашенинникова, а предстоявшее затем трудное путешествие в далекие, малоизвестные земли не могло испугать.

II

В конце ноября Степан Крашенинников с товарищами приехал в Петербург. Они пришли в канцелярию Академии наук и получили распоряжение явиться на экзамен к профессору Байеру, который заведовал гимназией, существовавшей при Академии наук.

Байер проэкзаменовал московских учеников и остался очень недоволен их подготовкой. Из двенадцати человек он выделил только трех. На первое место среди них Байер поставил Крашенинникова.

— Степан Крашенинников, Федор Попов и Андрей Леонтьев могут быть с пользою до Академии наук допущены. Крашенинников и Попов «Логику» Аристотеля хорошо знают. А понятии о физике у них всех так стары и непорядочны, в терминах же так спутаны, что я и сам того разобрать не мог, — сказал Байер.

В помощь трем академикам, уезжавшим в экспедицию, нужно было дать шесть студентов. Поэтому к тем, кого назвал Байер, прибавили еще трех. Остальных зачислили на мелкие канцелярские должности в петербургских учреждениях или отослали в Москву.

Крашенинников стал студентом Академии наук. Студентами называли молодых людей, которым академики, приглашенные из-за границы в Россию, должны были читать лекции, чтобы со временем русские ученые пришли на смену иностранцам. Но профессора не знали по-русски и обычно не желали учиться русскому языку, потому что рассчитывали в конце концов вернуться на родину. Они могли читать лекции на латинском языке, который в то время был международным научным языком: на нем писались ученые труды во всех странах. Однако русских студентов, достаточно хорошо знавших латынь, почти не было. Подготовка русских ученых не налаживалась.

Когда Крашенинников стал студентом, все еще не было ни одного русского академика. Только профессор Миллер, занимавшийся русской историей, мог объясняться по-русски. Миллеру поручили читать Крашенинникову с товарищами лекции по географии. Считалось, что эту науку должен знать каждый историк, потому что география дает сведения о местах, где совершались исторические события, и помогает понять их ход.

Неизвестно, стал ли кто-нибудь, кроме Миллера, читать лекции Крашенинникову и его товарищам. И все же, сделавшись студентами, они получили возможность учиться совсем по-другому, чем раньше. В Спасских школах на уроках физики в философском классе учителя постоянно подтверждали объяснения ссылками на священное писание. В изданиях же Академии наук совсем не было ни текстов из библии, ни ссылок на отцов церкви.

А в только что вышедшем академическом календаре на 1733 год профессор физики Крафт поместил заметку, в которой писал, что не следует объяснять явления природы чудесами:

«Пока люди истинного познания какой-нибудь вещи не получат, тогда они обыкновенно в баснословных, а часто и безумных помышлениях упражняются. Прямая и чистая правда им очень проста кажется, и они ею довольствоваться не хотят, но лучше такие мнения избирают, которые нечто чудесное в себе содержат».

Академик Крафт пояснял эту мысль на примере затмения луны:

— Что проще, чем поверить, что тень от Земли на воздух упадет и Луна, потому что она близ Земли есть, от сей тени затмиться может? Однакоже прежде тому поверили, что Луна чародейством с неба скрадывается, — говорил Крафт.

Крашенинников никогда не слыхал таких рассуждений в московской школе.

Там даже об устройстве человеческого тела учителя говорили, только толкуя то, что писал об этом Аристотель. А в музее Академии наук, кунсткамере, Крашенинников увидел препараты, очень отчетливо показывавшие, как устроен организм человека.

Крашенинников понемногу начал понимать, что настоящая наука резко отличается от предмета, называвшегося «физикой» в московской школе.

Прошло несколько месяцев с тех пор, как Крашенинников и его товарищи приехали в Петербург. Наступила весна 1733 года. Обозы второй экспедиции Беринга уже тронулись в путь. В марте выехал в Сибирь и сам капитан-командор с большой командой. А в Академии наук все еще продолжалась подготовка к экспедиции.

Окончательно выяснилось, что поедут три академика: Гмелин, Миллер и де-ла-Кройер.

Гмелин и Миллер с виду не походили друг на друга. Гмелин был низенький, кругленький человек, старавшийся беречь свое здоровье. Ему только недавно исполнилось двадцать четыре года, но он всегда держался солидно и говорил внушительно. У него уже создавалась привычка к покойной жизни: он любил удобное кресло, мягкую постель и стакан хорошего французского вина после обеда.

Академик Миллер был высок, широкоплеч и силен.

— Недаром, когда я проезжал через земли прусского короля, который любит солдат высокого роста, то не знал,