— …Одиноко, — закончил я. — Да, давай.

— Спасибо. Пока!

— Пока.

Мила шагнула в подъезд. Тяжелая дверь захлопнулась за её спиной. Не пройти, не пробраться. Безопасность. Замкнутость. Клетка.

А мы с Иволгой пошли по скользкой, занесённой позёмкой, дорожке. Говорить не хотелось, да и мелкая шла на пару шагов впереди, виляя из стороны в сторону. Потом наклонилась, будто что-то уронив. Набрала снега и швырнула мне в грудь.

— Догоняй, лошара!

И побежала вперед. Я даже шага не ускорил — настолько паршиво стало на душе. Только смотрел, не поскользнется ли дурочка. Нет, пробежала метров десять, остановилась под фонарем. Слепила ещё один снежок.

И вдруг изо всех сил бросила его в лампу.

Попала. Фонарь вспыхнул и погас, лишь сноп искр разлетелся в стороны синевато-желтым фейрверком. Осталось только гаснущее белое пятно с девушкой в центре. Похоже на минимализм или обложку какого-нибудь культового альбома. Момент проникновенной боли.

Скользнув стертыми подошвами по льду, я рванулся к Иволге, дико хохочущей посреди сыплющихся осколков. Схватил ее в охапку, потащил прочь. В голове почему-то крутилась одна простая мысль: не попасться бы ментам.

— Пусти!!! — маленькая рвалась в руках, как подстреленная куропатка. — Пусти, сволочь!!! Я ненавижу, я ненавижу вас! Я ненавижу весь ваш гребанный мир! Я вам всем… — дальше пошли ругательства, вперемешку со слезами. — Я весь город разнесу!!! Я докажу, я…

Я не слушал. Просто тащил Иволгу к остановке.

Она не успокоилась даже дома. Всю дорогу ревела (кто бы мог подумать, что в Иволге столько невыплаканных слез), а когда дошли до квартиры, упала ничком на кровать и заголосила в подушку. Я присел рядом, гладя подругу по волосам, по узкой, прямой спинке. Ива только дрожала и плакала, плакала снова. А потом уснула, часа в три. Я наощупь добрался до ванной, заперся там и провел под душем целый час, приходя в себя. Потом пошел на кухню.

Рассвет встретил с чашкой остывшего чая и чувством необратимой потери. Сегодня ушла Мила, уведя за собой что-то важное. Непоколебимую веру Иволги, её уверенность в существовании свободы.

Мы отпустили поручень, автобус занесло — и двух идиотов выбросило в окно, на холодный асфальт мостовой.

Глава 12. Несчастная

Наступили дни головной боли. Февраль оборвался, как сверкнувший по небу хвост молнии, и Новосибирск вступил в первую весеннюю оттепель. На улице приветливо светило солнышко, но коренные жители прекрасно знали: заглянувшее на пару дней тепло — лишь краткая передышка, за которой зима грянет с новой силой.

Из квартиры исчез уют. Закончились травы, купленные осенью. Горы книг частью полетели в мусорку, частью — обратно в библиотеку (моими стараниями). Их место заняли пепельницы и пустые бутылки, которые Иволга раскидывала по всему дому. У неё недавно закончился запой.

Сначала Ива молчала. Два дня прошло почти без слов и музыки, в течение которых мелкая только ела, таращилась в окно и спала. Ну, как «спала» — ворочалась, не в силах заснуть, не давая себя обнять и успокоить. Потом она пропала на три дня — вещи не забирала, на звонки не отвечала, ночевать не являлась. Когда я уже начал серьезно переживать, вдруг обнаружил Иволгу в кровати, вернувшись с работы. Девушка была смертельно пьяна: уронила на пол недопитую бутыль вина, не смогла до конца раздеться. Я уложил её и прибрался дома.

С того дня Ива пила две недели. В одиночку. Дома. Сидела на кухне, на койке или в углу комнаты, курила сигарету за сигаретой и глушила литрами дешевое пойло. Потом её тошнило. Такой я подругу еще никогда не видел. Волосы превратились в грязные патлы, макияж смылся, кожа побледнела, как при болезни, приобретя какой-то даже желтоватый оттенок.

Приходил Рус, попытался поговорить. Иволга швырнула в него бутылкой. Продолжила пить, но через три дня, наконец, остановилась. Сидела, глядя перед собой абсолютно пустым взглядом. Потом засмеялась — тихо, страшно, отвратительно. Я уложил её спать, и, впервые за это время, Ива уснула сразу и спокойно.

Проснувшись, подруга поплелась в ванную. Оттуда она выбралась часа через полтора, зато уже более-менее похожей на себя: держалась прямо, смотрела агрессивно и колко. Нашарила в кармане куртки помятую пачку сигарет и села на кровать, закурив любимый «Чапман рэд». Я печатал, делая вид, что не замечаю её взглядов. Сценарий на экране ноутбука подходил к концу.

— Она просто слабая, — сказала Иволга, — А свободу я найду. Да же?

Я посмотрел подруге в глаза. Соврать не получилось — просто пожал плечами.

— Ты пропила почти все деньги, которые мы откладывали.

Мелкая вздохнула и невесело улыбнулась.

— Придется потерпеть меня на пару месяцев дольше.

— Больше не пей.

— Не буду. От одного вида тошнит! — призналась Ива.

Остаток дня прошёл в настороженном ожидании, но красноволосая действительно пришла в себя — выпила литров пять воды, ныла на трещащую голову, а ночью обняла меня, как плюшевую игрушку. Я же лежал без сна, размышляя. Именно этот запой Иволги что-то оборвал внутри, причиняя тянущую, ноющую боль. Чувство было такое, будто струна на гитаре лопнула, хлестнув по пальцам, но последний её звук ещё висит в воздухе, медленно угасая. Больше всего мучила собственная бесполезность, невозможность помочь подруге. Хотелось быть значимым, тем, за чью спину Ива сможет спрятаться от происходящего. Проблема состояла в том, что прятаться красноволосая не собиралась.

На следующий день пришлось выбраться на работу, оставив Иволгу досматривать хрупкие утренние сны. Сердце было не на месте, тем более, что пришлось позвонить Руслану, сообщив, что с Ивой уже можно разговаривать. Вспомнив Милу, я уверился, что ни к чему хорошему визит Руса не приведет.

Работалось из рук вон плохо: погруженный в собственные тревоги, я путал столики, невнимательно слушал клиентов и вообще — всячески невольно саботировал работу кафе. Лена тоже ходила не в себе. Она, кажется, окончательно рассорилась со Светлицким, и теперь он обрывал телефон девушки. Лена попросила проводить ее домой, отказать было неудобно. Теперь, ожидая подругу у входа, я