– Я тоже слышал, что закаливание полезно, но не знал, что до обморожений.

– Отстань.

– Что-то случилось? – поинтересовался он, садясь рядом со мной на лавку.

– Не знаю уже.

Рубцов разозлился:

– Я что, клещами тащить должен? Что за выкрутасы?

– Да идите вы все к чертовой матери! – заорала я, вскакивая. – Надоело все, хватит, вот закончится контракт, и я уезжаю, а вы тут как хотите! Сам теперь возись со своими дружками, а с меня хватит! Не могу больше!

Рубцов обалдело смотрел на меня, ничего не понимая. Я повернулась и зашагала в общагу прямо в халате. Зайдя в душ, долго грелась под горячей водой, глотая слезы, а потом рухнула спать.

Законные двое суток выходных я провела в общаге, валяясь на кровати под одеялом. Мои соседки ничего не понимали – обычно я совсем не бывала дома, а тут… Лежу себе с книжкой, чай пью с сухарями. Правда, они и не догадывались, каких трудов мне стоило заставить себя вот так лежать. В общем, я пыталась не думать о том, как там мой муж, и мне это почти удавалось.

Собираясь на работу, я впервые накрасилась и надела юбку вместо джинсов и кроссовок. В госпитальном дворе, естественно, столкнулась с Рубцовым – а как же! Он удивленно покачал головой:

– Что за вид?

– Тебе-то что? – огрызнулась я, стараясь быстрее от него отделаться, но не тут-то было – он поймал меня за руку и потянул за собой. – Пусти меня, Рубцов, я опаздываю!

– Ничего, успеешь! – рявкнул он, затаскивая за угол здания и припирая к стене. – Что, не надоело еще? Не наигралась? Кому что доказываешь?

– Отвали от меня ради бога! – взмолилась я. – Я опаздываю, мне еще в душ и потом операционную генералить, пусти!

– Объясни мне, что происходит, и считай себя свободной, – спокойно сказал он, не выпуская меня.

– Ничего я говорить не буду. Во-первых, это не твое дело, а во-вторых, пусть тебе Кравченко твой объяснит, – я сделала попытку вырваться, но у Рубцова хватка была железная, он не таких держал, куда уж слабой-то женщине…

– Если бы я хотел спросить Кравченко, я его бы и спросил, можешь в этом не сомневаться. Но я тебя хочу послушать. Ты два дня неизвестно где моталась, никто не знал даже, где тебя искать. Что происходит вообще? Кравченко ничего не жрет, ни с кем не разговаривает, только железяки свои мотает туда-сюда. Объяснись, уж сделай одолжение! Вчера зашел вечером – тебя опять нет, рядом с ним телка какая-то сидит, уговаривает его поесть, а он только молчит, глаза закрыл. Я спрашиваю – где жена, мол, так она плечом дернула – я почем знаю, второй день не появляется. Ушел, через час захожу – та же картина… Не пойму – это что было-то?

– Вот ты у него и спроси! Не понял, что ли? Алексею Петровичу захотелось разнообразия, а то жена надоела, слишком часто перед глазами мелькает. А тут счастье само в руки плывет – молодая, красивая, глазищи огромные, про остальное вообще молчу, ты и сам видел! А я кто? Так, потаскушка ротная! Может, не так уж не прав был мой журналистик, а, Серега? Может, так и было все, как он написал? Может, и с тобой у меня было? А что? Накурились с тобой и улетели на пару?

Рубцов дал мне такую пощечину, что испугался сам, глядя, как мотнулась моя голова.

– Больно?

– Нормально! – выпалила я сквозь набежавшие слезы. – Могу идти, товарищ майор?

Я повернулась, не дожидаясь ответа, и, держась за горящую щеку, пошла в госпиталь.

Отработав до обеда, я решила навестить Лешего, потому что кто, кроме него, мог выслушать меня и разложить все по полкам? Проходя мимо бокса, где лежал Кравченко, я, как могла, отвернулась в сторону, но краем глаза все же увидела кудрявую белую голову, склонившуюся над моим мужем. Я дернулась, как будто схватилась рукой за оголенный провод, и зашагала в бокс к Лешему. Он меня ждал – я поняла это по сосредоточенному выражению его лица, по дергающемуся в нервном тике глазу, по сжатым в нитку губам. Он полусидел на кровати и смотрел на меня в упор.

– Привет! – как можно беззаботнее произнесла я, но обмануть Лешего не сумела.

– Что происходит?

– Ой, ну, ты как Рубцов прямо! А то не видишь и не слышишь! – я кивнула на соседний бокс, откуда раздавался заливистый смех Алены.

Леший вздохнул, потом похлопал по постели возле себя, приглашая меня сесть. Перевязанной рукой он взял мою и сказал:

– Не обращай внимания, это все ерунда.

– Хорошенькое дело! – возмутилась я, но Леший сжал мои пальцы и продолжил:

– А я тебе говорю – ерунда. Слушай старого дядю Костю – никто и никогда не заменит Лехе тебя, слышишь? Потому что никто не сумеет отдавать ему себя так, как ты, никто не вынесет того, что смогла ты. Понимаешь? Никто. И он знает это лучше нас всех. Кстати, Рубцов мне рассказал, как с тобой поговорил сегодня. И что за мода, чуть что – сразу руки распускать? Теперь вот думает, как мириться. Но ты прости его, он ведь как лучше хотел, просто вышло немного коряво.

Я улыбнулась:

– Знаешь, Костя, говорят, что если очередной мужик бьет тебя по морде, то дело-то не в мужике, а в морде, вероятно.

– Это к чему ты? – удивился Леший. – А я вот тебе про Леху – ты пойми, никогда он не изменит тебе, и не потому, что он сейчас физически слаб, а потому, что это все равно, что самого себя по голове шарахнуть. Я прошу тебя, сходи к нему, поговори с ним, выслушай, увидишь, он тебе все объяснит.

– Костя, я не хочу. Не могу просто, ты не представляешь, как мне обидно. Я живу только им, а он… Смотри, он запретил мне тебя, например, просто побрить, а что в этом такого было, а? Интим с бритвой? А эта… кукла, видишь ли, душ ему устраивает! Мне нельзя другу щетину сбрить, а то вдруг случится что-то, а ему, значит, можно перед посторонней бабой голым лежать, да еще чтобы она его руками… Думаешь, мне очень приятно? – я отвернулась, закусив губу, чтобы не заплакать.

– Так ты, оказывается, ревнуешь? – раздался насмешливый голос Рубцова, входящего в бокс с пакетом в руках.

Я встала, чтобы уйти, но забинтованные пальцы Лешего удержали меня.

– Серега, не надо, перестань! – попросил он. – Ты же видишь, что происходит, –