стыда за то, что игнорирует желания отца. Подобные переживания могли способствовать возникновению того самого «внутреннего голоса», который, как Сократ утверждал, скорее предостерегал его от неверного поступка, чем подталкивал к неким действиям. Но Сократ, как он обоснованно утверждал, сумел превратить это состояние в нечто дающее ему особые преимущества. С учетом, разумеется, религиозных представлений, существовавших в тех местах и в то время.

Умение обращаться с услышанными голосами встречается и в современных наблюдениях за людьми в подобном состоянии. Но в случае с Сократом присутствует дополнительный и, по-видимому, связанный с тем же симптом: его способность замирать в трансе на длительные периоды времени. Диагнозы наподобие «каталептического припадка» можно было бы истолковать как патологическую к тому предрасположенность. Однако следует учесть, что Сократ, благодаря полученному еще в ранние годы тренингу в атлетических упражнениях и танце, обрел несложную способность переносить физические нагрузки при столь длительных замираниях.

Во фрейдистской психологии это может быть увязано с велениями жесткого «суперэго» или с угрызениями совести. Но как бы мы ни психологизировали возникновение «внутреннего голоса» у Сократа, все это, скорее всего, вызывало беспокойство и тревогу у близких к нему людей, да и у самого мальчика. Юный Сократ должен был осознавать свое отличие от товарищей, чувствовать себя среди них не на своем месте 30. Вероятно, это также приводило к тому, что он не особо умел знакомиться как с другими мальчиками, так и, возможно, позднее с девушками, которых его семья могла подыскивать, имея в виду последующую женитьбу. В ряде пассажей из платоновских «Диалогов» Сократ прямо указывает на то, что его даймоний мешает ему заводить дружбу 31. Особенно с молодыми людьми с выраженными политическими амбициями, которые стремятся к богатству и славе, а не к самосовершенствованию и истине.

Кроме того, наличие у человека психологического заболевания само по себе могло заклеймить его позором. И не важно, было ли это связано с божественным промыслом или с органическими причинами. Медицинская мысль в Древней Греции того времени двигалась в новых направлениях: в медицинском трактате, написанном примерно в год смерти Сократа, подробно описаны симптомы эпилепсии, которую автор с долей эвфемизма называет «священной болезнью».

Примерно в том же плане Платон приводит в своем диалоге «Федр» рассуждения Сократа о «мании» как о безумии. При этом философ утверждает, что многие его формы, включая любовь и стремление к мудрости, являются не отрицательными, а положительными, творческими и дарованными богами. Излагая подобную аргументацию, Платон вполне мог иметь в виду существовавшие в то время весьма суровые и враждебные суждения по поводу психических заболеваний. Тем более что они могли быть направлены против его почитаемого учителя, проявлявшего симптомы необычного и тревожащего окружающих поведения.

Заключения Дельфийского оракула

Однако в одном случае большинство греков считало само собой разумеющимся представление о том, что «божественный глас» может быть подлинным источником истины. Такими были слова жрицы-прорицательницы Дельфийского оракула в храме Аполлона. Пифия – так ее называли – избиралась из числа местных молодых девушек и была допущена во внутреннее святилище храма Аполлона. Она впадала в исступленное состояние или в транс, что вызывалось, как считается, галлюциногенными парами 32, подымающимися из расщелины под тем местом, где она сидела. И в этом состоянии пифия передавала пророчества оракула всем вопрошающим, прибывавшим сюда со всего греческого мира и из-за его пределов.

Сотни предсказаний записаны в относительно отшлифованной поэтической форме. Но, скорее всего, предсказания самой пифии 33 были темны или загадочны по смыслу, а потому обычно требовали толкования со стороны хорошо подготовленных и надлежащим образом оплачиваемых дельфийских священников – жрецов храма Аполлона.

Одним из главных эпизодов в истории жизни Сократа стало признание его мудрости Дельфийским оракулом. В платоновской «Апологии» Сократ описывает это следующим образом:

«Свидетелем моей мудрости, если только это мудрость, и того, в чем она состоит, я приведу вам бога, который в Дельфах. Ведь вы знаете Херефонта. Человек этот смолоду был и моим, и вашим приверженцем, разделял с вами изгнание и возвратился вместе с вами. И вы, конечно, знаете, каков был Херефонт, до чего он был неудержим во всем, что бы ни затевал. Ну вот же, приехав однажды в Дельфы, дерзнул он обратиться к оракулу с таким вопросом. Я вам сказал: не шумите, о мужи! Вот он и спросил, есть ли кто-нибудь на свете мудрее меня, и пифия ему ответила, что никого нет мудрее. И хотя сам он умер, но вот брат его засвидетельствует вам об этом…» 34.

Тот раздававшийся во время слушаний в суде шум, который упоминает Сократ, говорит о том, что история с оракулом не всем афинянам была по нраву. Что, впрочем, неудивительно, учитывая то особое положение, которое эта история придавала Сократу. Однако публичное упоминание о ней, а также представление брата Херефонта в качестве свидетеля ее правдивости показывают, что все это не было просто выдумкой, а хорошо всем известным, хотя и спорным эпизодом в жизни философа.

В пересказе Платона деликатно умалчивается тот факт, что Сократ присутствовал при изречениях Дельфийского оракула. Аристотель утверждал, что Сократ сам посетил Дельфы 35 и что именно начертанный на храме Аполлона девиз «Познай самого себя» впервые побудил его начать задавать вопросы и вести изыскания.

Ответ оракула имел для Сократа огромное значение и послужил толчком к принятию им решения стать философом, задающим вопросы. И далее он говорит в своей речи:

«Услыхав это, стал я размышлять сам с собою таким образом: что бы такое бог хотел сказать и что это он подразумевает? Потому что сам я, конечно, нимало не сознаю себя мудрым; что же это он хочет сказать, говоря, что я мудрее всех? Ведь не может же он лгать: не полагается ему это. Долго я недоумевал, что такое он хочет сказать; потом, собравшись с силами, прибегнул к такому решению вопроса: пошел я к одному из тех людей, которые слывут мудрыми, думая, что тут-то я скорее всего опровергну прорицание, объявив оракулу, что вот этот, мол, мудрее меня, а ты меня назвал самым мудрым. Ну и когда я присмотрелся к этому человеку – называть его по имени нет никакой надобности, скажу только, что человек, глядя на которого я увидал то, что я увидал, был одним из государственных людей, о мужи афиняне, – так вот, когда я к нему присмотрелся (да побеседовал с ним), то мне показалось, что этот муж только кажется мудрым и многим другим, и особенно самому себе, а