угодно. Ничто, кроме положения русских рабочих, ее не интересует. Поэтому жить тут она не собирается, а приезжает только погостить — брату удалось склонить ее хотя бы на это. Однако истинная цель визита, как ты понимаешь, — спасти ее от гибели. Если наш план провалится, Маня покончит с собой или сбежит отсюда — тормоза у нее отсутствуют».

Слова Лиона Штейна напомнили Ольге ее собственный приезд в Палестину. Она тоже собиралась только погостить, а осталась навсегда. Вправе ли она убеждать Маню поселиться в чужой негостеприимной стране? Счастлива ли здесь она сама?

Ольга не посвятила Штейна в свои сомнения, но лицо у нее было невеселое, и ее собеседник на всякий случай еще раз напомнил, что в России Маню ждет смертная казнь.

«Чего же ты хочешь от меня?» — спросила Ольга с явным напряжением.

«Ты умеешь подбадривать больных, выводить людей из отчаяния, спасать рожениц. Мои советы тебе не нужны. Я прошу только помочь Мане выйти из тяжкого душевного кризиса. Вильбушевичи вообще склонны к меланхолии — ты сама знаешь, какое это страшное состояние. Помочь здесь могут только тепло и забота. У Мани есть все основания быть подавленной — ее организация разгромлена, любовь оказалась обманом, близкие друзья погибли на виселице… Неужто ты ей не поможешь?»

Ольга молчала, обдумывая столь неожиданную просьбу.

Маня прибыла в Палестину на русском корабле «Елизавета Федоровна». День выдался сумрачный и ненастный. Мрачные зимние тучи застилали небо, которое почти сливалось с бурным темно-серым морем. Большие волны со злобной яростью разбивались о прибрежные скалы. Ни один корабль не отваживался близко подходить к этому неприветливому берегу из-за многочисленных рифов. Поеживаясь от холода, Ольга смотрела, как лодки с грузчиками подплывают к «Елизавете Федоровне». Широкоплечие парни ловко взбирались на палубу, торговались с пассажирами и отвозили их на берег. До Ольги доносились испуганная и радостная русская речь, плач, причитания. Некоторые, выйдя из лодки, с трепетом целовали мокрый песок. Седобородые старики, приехавшие умереть на Святой Земле, шептали молитвы, детишки испуганно толпились возле родителей, бедно одетые юноши крепко сжимали в руках кожаные чемоданчики с вяленой рыбой и другими припасами, орошенными горькими слезами их матерей. Глядя на растерянных иммигрантов, Ольга пыталась отыскать в толпе маленькую фигурку Мани и вспоминала, как сама приехала сюда много лет назад.

Наконец горластые арабские лодочники привезли с «Елизаветы Федоровны» последних пассажиров, небрежно сбросив на песок их ящики и тюки. Нахум узнал Маню и побежал ей навстречу. Она же, наоборот, шла медленно и неуверенно, словно вопреки собственной воле. Это была маленькая худенькая девушка в очках. Безрадостно плелась она по пляжу и, казалось, не вполне сознавала, что с ней происходит. Ольга почувствовала прилив жалости и сочувствия. «Вот такой могла бы сейчас быть моя дочь», — подумала она с болью.

Она подошла к Мане и, когда девушка высвободилась из объятий брата, крепко прижала ее к своему плотному, теплому телу. Маня вдруг начала дрожать. Дрожь сотрясала все ее тщедушное, хлипкое тело, и она ничего не могла с ней поделать. Ольга по-матерински ласково и решительно обняла девушку за плечи и попыталась заговорить с ней на иврите. Маня молчала, погруженная в себя, безразличная ко всему на свете. Ольга повторила вопрос, но ответа так и не добилась.

Потом все отправились к родителям Иеѓошуа, пили там чай и угощались изюмом и сушеным инжиром. Визит, однако, оказался очень коротким. Неожиданно Нахум заявил, что его сестра устала, и увел ее к себе домой.

Пробудить в Мане интерес к Палестине и ее жителям оказалось делом чрезвычайно сложным. Замкнутая и молчаливая, она никому не позволяла нарушить свое душевное одиночество. Прожив у Нахума всего несколько дней, она подыскала себе темную комнатушку возле порта, из которой намеревалась целыми днями смотреть на море, вспоминая друзей. Все попытки отговорить ее от этой затеи не привели ни к чему. Изо дня в день Маня вставала чуть свет и бесцельно бродила по пляжу, устремив взгляд куда-то за горизонт. Каждое утро к ней приходил Нахум, приносил ей еду, воду и свежее белье, пил с ней чай и убирал комнату. Потом с тяжелым сердцем шел работать на завод. Примерно через час после него являлась Ольга, вновь и вновь пытавшаяся вернуть девушке тягу к жизни. Несмотря на замкнутость, подозрительность и враждебность своей подопечной, она сразу же поняла, что душу ее раздирают сильные противоречивые чувства. Она знала о прошлом Мани в России и считала, что ей можно помочь, только заставив ее заговорить о пережитом. Ольге даже удалось добиться некоторых успехов: Маня стала относиться к ней гораздо менее подозрительно, хотя по-прежнему отказывалась говорить откровенно.

Ольга скоро убедилась, что не стоит обращаться к Мане на иврите. Сама она выучила язык пророков еще в детстве, в хедере своего отца и поэтому легко и естественно начала говорить на нем сразу же по приезде в Палестину. Совсем другое дело — Маня. Она не понимала и не хотела понимать иврит. Ольга чувствовала, что сможет вырвать девушку из русского прошлого, только разговаривая с ней по-русски. Беседа на родном языке иногда залечивает душевные раны и почти всегда способствует взаимопониманию. Маню нужно убедить, что ее деятельность не закончилась с отъездом из России, думала Ольга, интерес к Палестине проснется в ней, когда она увидит, что здесь воплощаются в жизнь ее мечты и идеалы ее русских друзей.

Ольга решила познакомить Маню с Авшаломом, сыном Фанни и Лолика. Это был пылкий, чувствительный юноша, отважный в поступках и речах. Ольга надеялась, что он окажет на девушку благотворное влияние. Авшалом жил тогда у Ольги и Иеѓошуа и изучал французский язык. В своем племяннике — личности яркой, незаурядной — Ольга видела некоторое сходство с Маней. Она считала, что знакомство пойдет на пользу обоим молодым людям.

По ночам Маня в одиночестве отправлялась на берег моря. Рев волн сливался с криком ее души и немного облегчал страдания несчастной. За ней на большом расстоянии следовала мужская фигура. Это был Нахум, озабоченный, напряженный, готовый к действию. Маня наотрез отказывалась, чтобы кто-нибудь, даже брат, сопровождал ее в ночных прогулках. Поэтому Нахуму приходилось держаться от нее вдалеке. Иногда она уходила бродить среди песков, а иногда бежала по воде, покуда хватало сил, и останавливалась, задыхаясь, протягивая руки к морю, словно совершала магический обряд, возвращавший ее туда, к далеким друзьям. В ненастные дни, когда страшные ливни и молнии низвергались в грозную морскую пучину, она убегала из дому, чтобы раствориться в бушующей