— Я задавался этим вопросом. Узник, скорее всего, погибнет, но вот что случится с магией… Этого нельзя предугадать. Ледяная магия — самая необузданная, она обладает невероятной мощью, и если позволить ей вырваться из зеркала бесконтрольно, случиться может самое страшное. Настанет вечная зима, или Ледяные получат доступ к сердцам смертных, или холод уничтожит все сущее… Не знаю. Случиться может все, что угодно. Но подожди, Оливия, дай мне закончить историю. Ведь я не сказал главного. Элинор, та девушка, на которой женился брат, произвела на свет сына.

— Себастьян?

— Да. Она скончалась во время родовых мук. У нее… уже… не было… сердца, — с трудом закончил граф, закрыв глаза. — Ребенок, родившейся у бессердечной матери, обречен на погибель. Особенно если он сын Ледяного Короля. Ему нужно новое сердце. Не суррогат, выманенный обманом, но сердце, отданное добровольно.

— Добровольно, — сдавленно повторила Оливия.

Граф перевел на нее внимательный взгляд:

— Я должен был завладеть сердцем кого-то другого, того, кто согласился бы отдать его и спасти Себастьяну жизнь. И я решил выбрать ничтожное сердце, сердце детоубийцы, сердце, призванное быть отданным.

Лишь сейчас смысл слов дошел до Оливии, заставив ее резко сесть на тахте.

— Мое сердце?!

— Да, — спокойно произнес граф.

— И вы решили меня покарать? — слезы брызнули у нее из глаз, но Колдблад и бровью не повел.

— Совершить справедливое возмездие. Я ожидал, что ты полюбишь меня.

— Холод сделал вас таким или что, не понимаю? — забыв о манерах, воскликнула Оливия, судорожно разыскивая под тахтой свои туфли.

— Оставим это. Сейчас я все тебе рассказал по одной простой причине: ты отдашь сердце не во имя любви ко мне, а во имя искупления своего греха. Ты мучаешься, Оливия, и мечтаешь прекратить свою боль. И теперь у тебя появилась возможность исправить ошибку прошлого.

— Я… я не знаю, что сказать, — обувшись, Оливия встала посередине комнаты, заламывая руки. Впервые за все время ее присутствия в замке, ей стало душно, отчаянно захотелось на воздух. — Почему я должна искупать чужой грех?!

— Просто подумай, Оливия, я ведь оказываю тебе услугу. У тебя перевязано запястье, дорогая. Ты слишком долго себя истязаешь.

— Я вам не дорогая… И я вам не разменная монета, и я не позволю с собой так обращаться!

Она выбежала из комнаты, по-ребячески хлопнув дверью, и в слезах кинулась по коридору. Много лун она грезила искуплением, ей хотелось положить конец боли, но сейчас куда сильнее в ней было желание жить. Впервые за долгие годы. Это неистовое желание било ключом, как родник, оно заставляло ее делать шумные, жадные вдохи, оно обострило ее ощущения до предела. Ей хотелось смотреть, как садится солнце, серебряной ложечкой помешивать какао, вдыхать аромат первоцветов, слушать звон капели и пение птиц. Ей больше не нужны были книги, этот абстрактный мир идей и искусственной реальности, призванный отвлечь от действительности, обесцветить подлинную жизнь, сделать ее однообразной и не заслуживающей внимания. Нет! Больше никакой бумаги, никакого печатного текста! Ей нужно было дышать, видеть, чувствовать. Она хотела быть живой. Она заслуживала быть живой! И она ненавидела Себастьяна.

Сворачивая за угол, Оливия была вынуждена резко дернуться в сторону: иначе ей бы пришлось врезаться в Кату. Сейчас, в ночи, Оливия с трудом ее узнала, даром что в руках гувернантка держала керосинку. Ката была растрепанной, на щеках ее пунцовели пятна, а в глазах сквозило странное возбуждение. Куда она шла? Что искала в коридорах глубокой ночью? От Оливии она отшатнулась почти в ужасе, точно застигнутая на месте преступления. А потом, взглянув на леди Колдблад внимательнее, Ката оторопела, и лицо ее налилось смертельной бледностью. Еще бы! Оливия выбежала в одной нижней рубашке, а в руках сжимала темно-синее платье и корсет, чьи завязки тянулись почти до самого пола.

Две сомнамбулы молча и враждебно уставились друг на друга, и ни одной не хватило сил нарушить молчание. Как много сейчас их связывало! Если бы они только знали, что обе только что услышали разные интерпретации одной истории, что обе были поставлены перед выбором, который навеки определит их судьбу и личность, то возможно, смогли бы помочь друг другу и нашли бы друг в друге поддержку. Но скованная гуверннатка и ее надменная госпожа друг друга не жаловали, между ними была пропасть, и сказать им друг другу было нечего. Поэтому обе разминулись и пошли по коридору в противоположные стороны, не оглядываясь.

========== Глава 14 ==========

Каменные ступени были неровными и крошились под ее шагами. Тьма, к которой глаза пытались привыкнуть, с каждым мгновением густела, как сливки. Длинные юбки путались в ногах, угрожая зацепиться за острый выступ и увлечь в стремительный винтовой вираж. В сотый раз Ката укорила себя, что не взяла ни керосиновой лампы, ни подсвечника. Прознав про отъезд Колдблада, она бегом кинулась в фамильную галерею, не думая ни о том, что за ее занятием ее могут застать слуги (которые, вне всякого сомнения, постараются донести графу о ночных рейдах в тайную комнату), ни о том, как она доберется до желанной цели в кромешной тьме.

Дверь была заперта, но свет тонким прямым лучом бил из замочной скважины, путеводной нитью стекая на ковер. Гордон уже ждал ее. Ката остановилась на пороге и протянула дрожащую руку к замочной скважине. Не издав ни скрипа, дверь отворилась, но и за ней была темнота. Лишь зеркало за портьерой слабо золотилось, указывая ей путь. Ката шагнула в отражение.

Она шла вперед во тьму, в этот раз забыв о предосторожности: она спешила. Но свет сопровождал ее. С каждым новым шагом слева и справа загорались свечи, и гасли, стоило ей немного уйти вперед, чтобы уступить черед другим. Огоньки длинных восковых тел, застывших в воздухе, образовывали коридор такой длинный, что разглядеть то, что ждало ее на другом конце, было невозможно. Но она и так знала, что там.

Гордон спокойно стоял, заложив руки за спину, ожидая, когда она приблизится. Сегодня его костюм был лишен малейших признаков неряшливости и сидел будто прямо на нем сшитый, волосы Колдблада были напомажены, лицо гладко выбрито, а туфли начищены до зеркального блеска. Весь лощеный и сияющий, своим обликом он мог бы сойти за благородного джентльмена, но блеск в глазах выдавал безумие.

— Вы пришли, — многозначительная улыбка тронула алый воспаленный рот. — Опять.

— Да, я… Пришла сказать, что этот раз — последний, — выдавила Ката, осознав на середине фразы, что нет, не последний. Гордон ухмыльнулся, будто прочитав ее мысли.

Поклонившись, он протянул ей руку в перчатке: