Красота считалась жизненным принципом, который заполняет собой Вселенную. Красота сверкает в свете звезд, сияет в цветах, проявляется в движении плывущих облаков или текущей воды. Великая Всемирная душа пронизывает людей, пронизывает природу и открывается перед нами в созерцании жизни мира; в чудесном явлении существования может быть найдено то самое зеркало, в котором разум художника увидит свое отражение. Таким образом, искусство периода Асикага несет нечто совершенно другое, отличное от произведений двух предыдущих эпох. В нем нет полноты и гармонии, как в формалистически прекрасной бронзе Хань или в зеркалах периода Шести Династий, в нем нет и того спокойного пафоса и эмоциональной неподвижности, которые мы видим в скульптурах храма Сангацудо в Нара, того законченного великолепия и изысканного совершенства Небожителей из Коясан, однако оно поражает прямотой и цельностью, которой не найдешь во всех тех более ранних произведениях. Тут разум напрямую общается с другим разумом, с разумом сильным и отрекающимся от самого себя – неколебимым во всем.

Такая тождественность разума и материи, которая эволюционировала и привела к кульминации идеалов японского искусства эпохи, предшествовавшей Фудзивара, всегда означала покой. Это и есть центростремительное усилие воображения. Но скрытая энергия заново прорывается наружу. Жизнь заново подтверждает себя в центробежном порыве. Незнакомые новые типы создают сами себя. Индивидуальность приобретает больше разнообразия и силы. Первое выражение всегда эмоционально – бхакти в индийской мысли, и мы видим это на примере европейских любовных историй и поэм и в религиозных движениях эпохи Фудзивара. Позже, как и здесь в период Асикага, мы имеем перед собой более высокую фазу – в осознании суммы вещей как акта нашей собственной воли.

Идеал Асикага обязан своим происхождением буддийской школе Дзэн, которая стала доминирующей в период Камакура. Дзэн происходит от слова дхиана, которое означает медитацию в состоянии высшего покоя. В Китай учение было привнесено Бодхидхармой, индийским принцем, который появился в этой стране в качестве монаха в 520 г. н. э. Но учению пришлось впитать в себя лаоистские идеи, прежде чем оно смогло укорениться на почве Поднебесной, и в такой форме осуществить прорыв в конце Танской династии. Доктрины школы Басо и Риндзай отчетливо разнятся от ранних представителей этой школы. Дзэнизм, следовательно, развивался и оставил в наследство монахам периодов Камакура и Асикага версию Южного Дзэн, который значительно отличался от Северного, так как его адепты придерживались той формы, которой обучали ранние патриархи данной школы. К этому времени идея превратилась не во что иное, как в школу индивидуализма. С воодушевлением военные герои Камакура преобразились в духовных героев церкви – это как если бы Александр Великий стал бы Игнатием де Лойолой. Идея покорения была полностью ориентализирована, перейдя от того, что вне, к тому, что находится внутри самого человека. То есть не использовать меч, а самому быть мечом – чистым, невозмутимым, непоколебимым, всегда ориентированным на Полярную звезду – вот как выглядел идеал воина эпохи Асикага. В душе можно найти все средства для освобождения мысли от оков, в которые ее стремятся заключить любые формы знания. Дзэнизм даже носил характер иконоборчества, в том смысле, что отвергал формы и ритуалы. Ведь Дзэн-буддисты, которые достигли просветления, бросили буддистские изображения в огонь. Слово рассматривалось как помеха для мысли, а доктрины Дзэнизма излагались в обрывочных предложениях с использованием сильных метафор к великому унижению тех, кто изучал язык китайского образованного слоя.

По мнению таких мыслителей, человеческая душа сама была Буддой, в которой Всеобщее, отраженное в частном, засверкало той изначальной славой, утраченной в течение долгой ночи невежества и так называемого человеческого знания. С освобождением мысли от сетей ошибочных категорий, становится возможным достижение истинного просветления.

Таким образом, их обучение было сосредоточено на способах самоконтроля, который является сущностью истинной свободы. Введенный в заблуждение человеческий ум бродит в темноте вместе с такими же умами, потому что они ошибочно принимают отдельные признаки за суть. Даже религиозные учения вели по ошибочному пути, потому что принимали видимость за реальность. Эту мысль часто иллюстрируют сравнением, когда обезьяна пытается схватить отражение луны в воде: каждая попытка вцепиться в серебряное изображение вполне возможна, однако она вызывает рябь на отражающей поверхности и заканчивает тем, что рушит не только фантомную Луну, но и самих себя. Детально продуманные сутры так называемых «восьмидесяти четырех тысяч врат знания» были похожи на бессмысленную болтовню обезьянничающих учеников. Свобода, как только будет достигнута, оставит всех людей наслаждаться и славить красоту Вселенной. В тот момент они представляют единое целое с природой, и чувствуют, как ее пульс бьется внутри них, а легкие расправляются, будто их собственные, вдыхая и выдыхая в единстве с великим Мировым Духом. Жизнь является микрокосмом и макрокосмом одновременно. Жизнь и смерть похожи, но являются фазами существующего единого Универсума.

Они также любили изображать совершенствующегося в Дзэне ученика в виде пастуха, который занимается поисками отбившегося от стада животного. Потому что человек по причине невежества лишен души и, подобно пастуху, однажды поднявшемуся для поисков потерянного животного, старается по почти незаметным следам найти его, а потом вдруг видит хвост, а затем и туловище того, кого искал. Далее происходит борьба за превосходство – жестокое сражение и ужасная война между земными чувствами и внутренним светом. Пастух побеждает и, усевшись на спину вновь ставшему покорным животного, безмятежно отправляется в свой путь, наигрывая простую мелодию на флейте – теперь он забывает о себе и о животном. День для него сладок и наполнен зеленеющими ивами и красными цветами. Все вокруг снова исчезает, и пастух наслаждается движением в чистом лунном свете, где он есть, и одновременно его нет. Таким образом, для мыслящих в русле Дзэн победы над внутренним «я» более правильны, чем аскетические покаяния средневековых отшельников, которые истязали свою плоть вместо того, чтобы дисциплинировать свой разум. Тело – это хрустальный сосуд, сквозь который светится радуга Великого Бытия. Разум подобен огромному озеру, прозрачному до самого дна, оно отражает облака, плывущие над ним, иногда его поверхность покрывается рябью от ветра, который нагоняет пену и волны, но только для того, чтобы вновь обрести первоначальное спокойствие, когда ветер стихнет, никогда не теряя своей чистоты или своей изначальной природы. Мир полон пафоса существования, который все же случаен, и нужно со спокойствием и невозмутимостью сражаться и воевать, словно идешь на свадебный пир. Под влиянием этих учений жизнь и искусство изменили японские привычки, которые к настоящему времени стали второй натурой. Наш этикет начинается с подготовки к тому, как предложить веер,