на вокзале бывала страшная толкотня, так как к этому времени туда стекались перекупщики со всей Москвы. И вот однажды, в толпе людей, плывущих мне навстречу с перрона, я увидел знакомое женское лицо. Конечно, я должен был бы отвернуться, но вместо этого я подошел к женщине и тихо сказал:

— Мисс Зоя Турецкая?

Глаза глянули на меня испуганно, и смущение выразилось на лице. Но это продолжалось недолго. Мисс Турецкая узнала меня. Первые слова ее были:

— Лейтенант Кент… Каким образом вы здесь? И в таком виде…

Я был побрит, но на мне была надета баранья шапка и полушубок.

Я взял мисс Зою под руку, вывел ее из толпы и сказал:

— Мисс Зоя, зовите меня Грейнером, я вам потом объясню в чем дело. Но прежде расскажите мне, куда вы девались в ту ночь. Рассказывайте подробно, я теперь хорошо знаю русский язык.

— Ах! — сказала мисс Зоя и задумалась. — Это надо рассказывать долго-долго. Станьте здесь у двери и ждите меня. Я должна разыскать мою сестру, которая приехала с этим поездом. Я отыщу ее, а потом все вам расскажу. Ждите меня здесь, я сейчас…

Она убежала куда-то, а я стал ждать ее у двери. Мне было очень интересно поскорее узнать подробности мурманского приключения. Я уже представлял себе удовольствие провести с мисс Зоей этот вечер у нас в комнате за бутылкой вина, как вдруг мне в голову пришла мысль, что мисс Зоя отправилась отыскивать вовсе не сестру. Я быстро отошел от двери и смешался с толпой. Не успел я сделать этого, как мисс Зоя подошла к двери в сопровождении двух вооруженных людей. Я понял, что рассчитывать на рассказ при таких обстоятельствах глупо, и поспешил скрыться. Тайна мисс Зои Турецкой так и осталась нераскрытой. Зато было раскрыто мое инкогнито.

Вечером в этот же день, когда мы с Долгоруким спешно укладывали наши чемоданы, в квартиру позвонили. Долгорукий тихо подошел к двери, но не открыл, так как ему показалось, что на площадке стоит несколько человек. Кроме нас в квартире никого не было. Я понял, что пришли за нами, и вот мы, не мешкая, надели шубы и, захватив с собой наши чемоданы, вышли на заднюю лестницу.

Мы успели уложить все наше имущество и даже наши винные запасы, состоящие из трех бутылок коньяку и бутылки шампанского. На задней лестнице мы не встретили никого. Но было много вероятий, что люди стоят внизу.

Мы поднялись на четвертый этаж и постучались в квартиру священника, который там жил. На вопрос, кто стучит, мы ответили, что хотим предложить коньяк по умеренным ценам. Нас впустили.

Со священником мы иногда встречались на лестнице, и он узнал нас. Он согласился купить одну бутылку коньяку, "чтобы сдабривать причастие", как он выразился. За бутылку я взял с него сущий пустяк, и он, немного подумавши, купил еще одну.

Но одно дело было продать коньяк священнику, а другое — выйти незаметно из дому. Мы знали, что у нас в квартире хозяйничают сыщики. Мы попросили у священника разрешения выйти на парадный ход. Долгорукий вышел первым, а я задержался с батюшкой, разговаривая на ту тему, что без вина причастие не может играть своей роли. Мы еще не успели кончить нашего разговора, как Долгорукий вернулся и сказал мне по-английски, что люди вошли в квартиру, и на лестнице никого нет. Мы воспользовались этим и тихо спустились на улицу.

Сначала мы хотели в ту же ночь выехать в Петербург. Но потом решили, что лучше пробыть в Москве до следующего дня с тем, чтобы Долгорукий ушел со службы в Коминтерне честно и получил выходное удостоверение. Ночь нам пришлось провести в одном притоне на Трубе, где за огромные деньги можно было получить закуску и двуспальную кровать. В этом притоне Долгорукий бывал с Маргаритой, и встретили нас там хорошо.

Утром Долгорукий отправился в Коминтерн и объявил, что переезжает в Кронштадт, где будет преподавать английский язык краснофлотцам. Вечером мы уехали в Петербург.

Была половина февраля, но весной еще не пахло в этом северном городе. С помощью Ч. я решил в экстренном порядке ознакомиться с вопросом об обороне Петербурга с моря. На этом я мог кончить свою миссию в России.

Я имел свидание с несколькими военными, которые чистосердечно рассказали мне о старых и новых минных заграждениях. Но сами они многого не знали, так как мины расставлялись без всякой системы. Одному из этих военных я поручил составить в недельный срок план гавани и кронштадтского рейда.

КРОНШТАДТСКОЕ ДЕЛО

В конце февраля однажды утром я вышел на Неву и пошел в сторону моря. Мне хотелось выяснить толщину льда на реке. Я подошел к проруби и начал палкой делать промеры.

В это время сзади заскрипел снег, и я, обернувшись, увидел человека в старой солдатской шинели и буденовке. Я вытащил палку из воды и стал ждать, пока он пройдет мимо. Но незнакомец явно направлялся ко мне.

— Вы капитан Кент? — спросил он по-английски.

Я не знал, что ответить, и хотел ударить его палкой.

Но он засмеялся, послал мне воздушный поцелуй и заговорил быстро:

— Не волнуйтесь, капитан. Я здесь занимаюсь тем же, чем и вы. Позвольте представиться: лейтенант французской службы Шарль Руж. Я не стал бы нарушать вашего одиночества, если бы не важное дело.

— Какое именно дело?

— Не кажется ли вам, коллега, что с моря пахнет чем-то вкусным?

— Нет, не кажется. Говорите ясней.

— Ладно. Скажу проще: в Кронштадте возможны беспорядки. Матросы недовольны советской властью, им пишут печальные письма из деревни. Офицеры держат нос по ветру. Ведь вы понимаете, капитан, если Кронштадт поднимется, Петербург не отстанет. Одним словом, сколько фунтов стерлингов вы можете немедленно выложить для поддержки этой затеи?

Я ответил, что не дам ни пенни, пока не уверюсь собственными глазами, что дело серьезно. Руж обещался свозить в Кронштадт завтра же, а сегодня вечером доказать, что восстание вполне возможно. Вечер мы провели на квартире у Ч. Руж оказался хорошим знатоком своего дела. Он давно сидел в Петербурге и знал все ходы и выходы. Меня он выследил у квартиры Ч. и через Париж выяснил мою фамилию и чин. Теперь он доказывал, что если мы вместе явимся к начальнику артиллерии Кронштадта генералу Козловскому и обещаем ему поддержку Англии и Франции, то генерал бросит свои колебания и сделает последний шаг.

— Я не имею на это полномочий, — сказал я.

— Бросьте, капитан! Какие здесь нужны полномочия?