протягивал руки вперед и шептал:

— Женя, согласитесь стать моей женой. Я брошу пить, клянусь богом.

Я закричал, чтобы он не мешал мне спать. Он приложил руку ко лбу и сказал по-военному:

— Слушаюсь!

Но и после этого пел и плакал.

Я проснулся в шесть часов утра с головной болью. Долгорукий спал, разметавшись. Все попытки разбудить его ни к чему не привели. Я знал, что у него в сумке есть термометр, один из тех, которые он увез когда-то от большевиков. Я отыскал термометр и поставил ему подмышку. Термометр показал 40. Мне стало ясно, что князь заболел сыпняком.

Я не знал, что мне делать. Его крики и пение могли привлечь прохожих, и он в бреду мог бы проболтаться о наших намерениях. Я хотел отравить его, впрыснув яд в руку. Но у меня была только одна ампула яда, и она могла мне пригодиться. В конце концов я решил идти в Москву и оттуда, если окажется возможным, прислать помощь.

Я приколол к стене записку: "Антропов, иду в Москву за врачом". Потом выпорол деньги из одежды Долгорукого и полез под бильярд. Я хотел как можно скорее добраться до Москвы, так как у меня тоже болела голова, и я подозревал, что тиф начинается и у меня.

Когда я вышел на дорогу, мне сделалось дурно. Тело покрылось потом, и я принужден был сесть. Огромным усилием воли я заставил себя подняться и пройти милю. Но тут я упал и уже не мог встать на ноги.

Большой черный автомобиль с одним шофером медленно катил по дороге. Я махнул рукой, собрал все силы и закричал:

— Стой!

— Не по карману, — ответил шофер.

— Отдам башмаки, — крикнул я, чувствуя, что обещать больше — опасно.

Шофер осадил машину.

— Показывай подошвы, — сказал он грубо.

Я был уже не в турецких сапогах, а в английских, военного образца. Они имели довольно приличный вид, только зашнурованы были веревками. Шофер спросил подозрительно:

— Почему отдаешь?

— Жмут.

— Снимай и садись…

Я передал шоферу башмаки и еле влез в машину. Первый раз в жизни мне пришлось ступить разутыми ногами на дорогу. Мы поехали.

У меня в Москве было два места, куда я мог явиться. По нашим заданиям работали там инженер Д. и Маргарита Г., не знавшие друг друга. Еще в Лондоне я был предупрежден, что оба агента подают слабые признаки жизни. Были ли они запуганы Чекой, или связь плохо работала, я не знал. Но наш финляндский резидент постоянно жаловался, что Москва спит. К одному из этих агентов я и решил нагрянуть, хотя, конечно, это было рискованно и не предусмотрено правилами.

С огромным трудом я вспомнил адрес инженера Д. и сказал его шоферу. Автомобиль остановился у большого дома на Покровке, но я вошел в ворота не прежде, чем шофер отъехал. На большом дворе, залитом асфальтом, группа ребятишек играла в медные патроны. Они расставляли их рядком и сшибали камнями. Я подошел к детям и тихо спросил:

— Живет ли здесь в доме инженер Д.?

— Нет, — ответили ребята хором.

— Где же он?

— Расстрелян, — отвечали ребята.

Надо было как можно скорей выбираться. С ужасам я подумал, что Маргариты Г. тоже, может быть, уже не существует. Тогда, значит, мне придется умереть на улице.

Я не мог нанять какой-либо экипаж, так как ничего подобного в городе не было. Трамваи тоже не ходили. Я шел вперед только потому, что с одного бока меня поддерживала стена. Но долго передвигать ногами я не мог.

Наконец, меня осенила мысль: нанять человека, который донес бы меня до Маргариты. У фонаря я увидел бородатого крестьянина, высокого роста: он стоял с протянутой рукой. Я подошел к нему и спросил:

— Хочешь заработать миллиард?

— Проходи, — сказал он угрюмо. — С ума сошел…

Я объяснил ему, что только что выписался из больницы и не могу сам добраться до Никитского бульвара, куда лежит мой путь. Тут же дал ему несколько ассигнаций и пообещал еще. Он взял меня под руку и повел. Но я отказался следовать за ним и потребовал, чтобы он нёс меня. Он согласился, но попросил прибавить еще миллиард. Я обещал, влез к нему на спину и сейчас же потерял сознание.

Крестьянин осторожно нёс меня через город. Несколько раз я приходил в себя и с удовольствием замечал, что на наше шествие никто не обращает внимания. Несколько раз он опускал меня на землю и говорил:

— Тяжел ты очень. Что у тебя — кости железные, что ли?

Конечно, у меня были железные кости и нервы. Иначе, вероятно, я не добрался бы до Маргариты Г.

Наконец, он положил меня перед подъездом ее дома. Я отпустил его, вознаградив целой пачкой бумажек без счета. Десять минут я полз по лестнице на третий этаж. Здесь у меня осталось сил только на то, чтобы нажать звонок. Дверь открыла упитанная чернобровая дама, с короткими волосами. Увидев меня, она сказала презрительно:

— Не смеешь звонить. Убирайся!

И хотела захлопнуть дверь. Я собрал все силы и, уцепившись за автоматический замок, сказал:

— Мне нужна Маргарита Г.

Конечно, я сказал это только потому, что чувствовал, что передо мной стоит сама Маргарита.

— Это я, — ответила дама. — Что вам угодно?

Я ничего не ответил и упал на порог без чувств. Пришел я в себя на диване в хорошей комнате. Около меня хлопотала Маргарита: давала мне нюхать соль и поила вином. Увидев, что я открыл глаза, она спросила:

— Ради бога, в чем дело? Я ничего не понимаю.

— Я из Лондона, у меня тиф, — ответил я по-английски.

— Можете больше ничего не говорить…

Она принялась быстро раздевать меня, и во время этой процедуры я закрывал и открывал глаза несколько раз. Когда закрывал, то забывал все. Когда открывал, то ко мне возвращалась память, и я чувствовал, что надо сказать о Долгоруком, прежде чем окончательно впасть в забытье. Но я не находил слов. Вдруг Маргарита потрясла меня за плечо и спросила:

— Я хочу сжечь вашу одежду. Можно?

— Нет. Там деньги. Еще надо спасти Долгорукого. Послать мотор в Люблино, как можно скорее. Иначе его съедят страусы.

— Бред! — сказала Маргарита и махнула рукой.

Я больше всего боялся, что мои слова о Долгоруком она примет за бред. Мне очень хотелось удержаться от слова "страусы", но я не мог этого сделать. Надо было поправиться. Я собрал все силы и сказал:

— Страусы были бред. Но вот что не бред: Долгорукий, мой помощник, лежит в тифу на