Я подошел к княгине и справился о ее здоровье. Она ответила мне кратко и довольно холодно, в свою очередь задав вопрос, что с моей ногой и почему я опираюсь на палку. Ни одним взглядом, ни одним движением она не напоминала женщину деникинского Крыма, какой я привык представлять ее в своих мыслях. Она была одета очень прилично, во все английское.

В поезде выяснилось, что княгиня, вопреки всем мыслимым возможностям, вот уже полгода живет в квартире деда. Добралась она до Лондона довольно легко на те деньги, которые я ей перевел в Константинополь. Приехав в Лондон, она сделала визит деду, узнав его адрес в "Who’s who". Она наговорила старику много о моем благородстве и в результате совершенно очаровала его. Дед, после долгих размышлений, видя, что княгиня нуждается, предложил ей перебраться к нему. Она не стала долго отказываться. Переехала со своим маленьким чемоданчиком в мою комнату и наполнила всю квартиру дамским уютом, до которого англичане большие охотники.

Она заняла у деда денег и купила рояль. На рояли играла все, что требовал старик, и знакомила его с русскими песнями и молитвами. Помимо этого она рассказывала деду о зверствах большевиков и этим доставляла ему гораздо больше удовольствия, нежели русской музыкой. Дед вполне привык к ее пребыванию в квартире, и только изредка ему приходилось утешать себя мыслью, что княгиня в конце концов все-таки от него уедет.

Все это в поезде рассказала сама княгиня в присутствии деда, который подтверждал или отрицал наиболее спорные места.

О политике мы не разговаривали. Только когда машина стала у нашего подъезда, дед спросил меня:

— Что же ты думаешь делать, Эдди?

— Вероятно, подать в отставку, — ответил я. — Мой план, который я привез из России, не предусматривает договора с большевиками. Наоборот, я настаиваю на их полной изоляции. Но, конечно, прежде чем уходить, я постараюсь поговорить с кем надо.

Я нашел, что квартира наша очень выиграла от вселения княгини. По-прежнему было холодно, но появилось множество предметов для согревания. Кроме того, нас накормили великолепным завтраком. Китаец сделал несомненные успехи. Не без грусти я сказал Долгорукому вечером, что нам, конечно, придется расстаться. Но мы решили, что Долгорукие найдут квартиру недалеко от нас, и мы будем часто видеться. Я обещал позаботиться о дальнейшей судьбе князя, о его службе в русском отделе Интеллидженс Сервис и о вознаграждении за те услуги, которые он уже оказал английской разведке.

22 марта я имел длительную беседу с майором Варбуртоном. Нельзя сказать, чтобы он был в восторге от новой политики по отношению к России. Он объяснял перемену курса тем, что Ллойд-Джордж сам взялся за дело. Черчилль не в фаворе.

— Сходите сегодня же к мистеру Черчиллю, Кент, — сказал мне Варбуртон на прощанье. — Он часто о вас справляется. Да и узнаете вы от него больше, чем от меня.

Мистер Черчилль назначил мне свидание в скаковом клубе, за чашкой кофе. К моему великому изумлению, он вовсе не пожелал со мной говорить о русской политике.

— Это меня слишком волнует, — заявил он вполне серьезно. — С тех пор как мы решили не воевать с большевиками, а торговать щетиной, я не могу говорить о Москве без содроганья. Все дело, конечно, в старике. Верно Сесиль сказал о нем: чего можно ждать от человека, у которого из подмышек торчат конские волосы? Он самый обыкновенный купец. Сходите к нему, и вы убедитесь в этом. Своими расспросами он вымотает у вас всю душу… А я не могу изменить своего правила: уж если бить, так бить до бесчувствия… Ну, расскажите, что любопытного вы видели в Сове-тии, помимо большевиков?

Я рассказал приключение со страусами, и оно очень понравилось мистеру Черчиллю.

— Черт возьми! — сказал он и щелкнул пальцами. — А ведь мы бы могли отхватить юг России, вместе с этими страусами. И Кавказ бы тогда остался за нами на веки вечные… Нет, должно быть, я никогда не успокоюсь… Однако не смею вас задерживать. Идите к старику. Я ему позвоню, чтобы он вас принял сегодня же.

Ллойд-Джордж, красный, грузный, веселый, с зачесанными височками, принял меня в девять часов вечера в своем частном кабинете на Абингдон-стрит. Мы с ним не были знакомы раньше, но он успел прочесть мой доклад и знал мои взгляды. Он действительно засыпал меня вопросами, но вопросами особыми, к которым я меньше всего готовился. Военное дело его не интересовало совсем, он спросил только, много ли царских офицеров в Красной армии, и, не выслушав как следует ответа, перешел к экономическому положению России.

— Вы не думайте, — сказал он в виде предисловия, — что, подписав договор с Россией, мы сделали глупость. Просто я захотел пробудить у большевиков аппетит к купле-продаже. Надо же, чтобы они почувствовали, что кроме грабежа существуют другие способы обогащения. Ведь то, что они называют национализацией, может произойти только раз за весь исторический период. Другое дело торговля. Это длительное. Но тут-то мы их и поймаем. За кредит надо платить, если не деньгами, то договорами или обязательствами. А ведь вы знаете: говорят, что наши договоры гибельнее для врагов, нежели победы наших армий…

Я возразил. Прежде всего большевикам нечем торговать.

— Пустяки! — прервал меня Ллойд Джордж. — Я не знаю такой страны в мире, откуда нельзя было бы чего-нибудь вывезти. Даже с полюса можно экспортировать лед высшего качества для производства мороженого. Ведь мы не ждем сейчас из России батиста и авто. На первое время мы помирились бы на копытах, конском волосе, шкурах и бараньих кишках. За все это мы дадим им лучшие товары. У них потекут слюнки, и они повезут нам лес, соболей, икру. Вот и весь мой план. А главное — они приведут в порядок Россию. И вот тогда мы им тихонько напомним о долгах. Ей-богу, война надоела всем. Она требует уймы денег, а барыши от нее вилами по воде писаны.

В ответ на программу министра я изложил свой собственный план. Если война невозможна, то необходимо продлить блокаду. Россия издыхает. Еще полгода изоляции — и яблочко само свалится в наши руки.

Ллойд Джордж свистнул.

— Я это слышу уже три года — и днем, и вечером. Если яблочко и свалится, то не раньше, чем умрет садовник. Нельзя мерить русских на нашу мерку. Мы с вами сдались бы на другой день после того, как нам не подали горячей воды для бритья. А русские смело могут жить без суконных брюк, без чистого