Я отметил, что Каховский явно нетрезв. Зоин отец не выглядел в стельку пьяным, но был «навеселе». Я покачал головой.

— Не сегодня, дядя Юра. Обязательно случится, но не сегодня.

— Миша!

Зоя выпустила мою руку. Попятилась от меня на шаг, подпёрла кулаками бока. Мне показалось, что сейчас она выглядела в точности, как её мама (разве что моложе).

Каховский хмыкнул.

— Спасибо, зятёк, — сказал он. — Успокоил ты меня.

Он отсалютовал мне бокалом. Подмигнул дочери. Стрельнул взглядом в сторону кухни.

Вновь сосредоточил внимание на мне, спросил:

— Ну, а сейчас чего явился? Только не говори, что соскучился по мне или по Елизавете Павловне.

— С вами, дядя Юра, хочу поговорить, — сказал я. — О Терентьевой.

Каховский скривил губы.

— Новое что-то узнал? — спросил он. — Или желаешь услышать от меня новости?

Я кинул.

— Узнал.

Юрий Фёдорович заглянул в бокал, потом снова посмотрел на меня.

— Жду не дождусь, когда ты подрастёшь, зятёк, — сказа Каховский. — Когда ты станешь полноценным собутыльником. И будешь вваливаться по вечерам в мою квартиру не с пустыми руками.

Юрий Фёдорович вздохнул, поманил меня рукой.

— Проходи в большую комнату, — сказал он. — В кухню нам сегодня не пробиться — до полуночи так уж точно. Там сегодня девочки снова вызывают призраков Троцкого и Щорса… а заодно и Пиковую даму.

Каховский усмехнулся; его глаза пьяно блеснули.

— Надеюсь, что хоть нам не придётся никого вызывать, — сказал Юрий Фёдорович. — Наряд милиции, например — чтобы успокоить нетрезвых женщин.

Я обменялся с Зоиным отцом ритуальным рукопожатием.

Юрий Фёдорович посмотрел мне в глаза, покачал головой и снова хмыкнул; указал рукой вглубь гостиной.

— Падай в кресло, зятёк, — сказал Каховский. — Чувствуй себя, как дома. А я прогуляюсь на балкон. Освежусь. Да и сигаретку выкурю. Я уже заметил: во время разговоров с тобой мне всегда хочется курить. Так что лучше уж сразу надышусь дымом. Чем побегу на балкон, когда ты обрушишь мне на голову свои новости.

* * *

Пока Юрий Фёдорович прочищал на балконе мозг (свежим холодным, уже вполне зимним воздухом и табачным дымом), я расположился на диване по соседству с журнальным столиком, где стояла початая бутылка коньяка. Выглядела бутылка весьма скромно (по меркам человека, повидавшего разнообразие алкомаркетов будущего). На этикетке я обнаружил единственное слово на русском языке: «Арарат». Все остальные слова состояли из латинских букв («NAIRI, Armenian brandy»), словно напиток предназначался не для советских потребителей. Я взял бутылку в руки, отвинтил крышку; поднёс горлышко бутылки к лицу и вдохнул аромат напитка. Чем вызвал возмущение у сидевшей рядом со мной Зои.

— Миша! — громким шёпотом произнесла девочка. — Ты что делаешь⁈ Поставь! Папа увидит!

Она сжала моё плечо.

— Рановато тебе, зятёк, баловаться коньячком, — сказал Юрий Фёдорович.

Он шагнул с балкона в квартиру (через высокий порог), принёс с собой запах табачного дыма, впустил в гостиную холодный воздух.

— Я и не балуюсь спиртным, дядя Юра, пока, — сказал я. — Моему растущему организму такое противопоказано. Решил вот понюхать, чем именно вы травитесь.

— Разбираешься в коньяке? — спросил Каховский.

Я закупорил бутылку, вернул её на стол.

Сказал:

— Да что вы такое говорите, дядя Юра. Где бы я такому научился. Мне десять лет всего. И живу не в семье… любителей спиртного. Да и коньяк у вас, смотрю, непростой — сразу видно, дорогущий. Где бы я такой попробовал? Экспортный вариант, небось?

Юрий Фёдорович пожал плечами.

— Возможно, — сказал он. — Я в этих иностранных надписях не разбираюсь. Этот коньячок Лиза по случаю раздобыла. Но так-то я не любитель коньяков. Обычно потребляю нормальные народные напитки. А этот вот… сегодня решил попробовать.

— И как? — спросил я.

Каховский пожал плечами, уселся напротив меня в кресло, забросил ногу на ногу.

— Так что ты хотел мне рассказать, зятёк? — спросил он.

Бокал с остатками коньяка остался на столе — Каховский о нём словно позабыл.

— Дядя Юра, мне кажется, что Нину Терентьеву убьют в том же подъезде, где она проживает, — сказал я. — Но только на пятом этаже. Случится это в квартире Дмитрия Григорьевича Лещика, учителя истории из нашей семнадцатой школы.

Юрий Фёдорович сощурил левый глаз.

— И почему ты так решил? — спросил он.

— Потому что я узнал книгу, которую читала Нина Терентьева перед тем, как… уснула, — ответил я. — Это была не совсем книга. А отпечатанный на серых страницах текст: копии, сделанные по копирку. Девчонка читала и перекладывала листы из одной стопки в другую.

Каховский махнул рукой.

— И что с того? Причём здесь этот учитель истории?

— Та повесть, которую читала Терентьева в моём видении, называется «Игорь Гончаров в школе магии и волшебства», — сказал я (краем глаза заметил, как встрепенулась Зоя). — Её написал… пишет Виктор Егорович Солнцев. Мы регулярно читаем новые главы его сказки — поэтому я и узнал текст.

Юрий Фёдорович жестом поторопил меня.

— Всё ещё не вижу никакой связи с историком, — сказал он.

— Дмитрий Григорьевич Лещик перепечатывает рукописные тексты Солнцева на пишущей машине, — сказал я. — Один экземпляр повести он оставляет себе. Я почти уверен, что именно эту копию в моём видении и держала в руках Нина Терентьева.

«Не может быть», — прошептала Зоя.

Каховский не среагировал на слова дочери. Он откинулся на спинку кресла, помахал свисавшим с пальцев его правой ноги тапком. Взгляд Зоиного отца слегка затуманился: Каховский задумался.

— Лещик, — повторил Юрий Фёдорович.

Посмотрел мне в лицо. Пощёлкал пальцем.

Спросил:

— Это… приятель Веры Ильиничны Локтевой?

— Он самый, — сказал я.

Каховский вскинул брови. И тут же покачал головой.

— Он не убивал Локтеву, — сказал Юрий Фёдорович. — Можешь мне поверить, зятёк. Когда зарезали девчонку, этот Лещик был в Новосибирске на похоронах тётки. Он улетел из Великозаводска в пятницу, накануне убийства Локтевой. А вернулся в среду. Мы проверили его алиби — там всё без вопросов.

Я пожал плечами.

— Дядя Юра, причём здесь Локтева? Я говорю о том, что случится в это воскресенье.

— Считаешь: Лещик убьёт Терентьеву? — сказал Каховский. — Предлагаешь его на роль главного подозреваемого, только потому, что ты видел во сне знакомые бумажки? Кстати, о бумажках. Ты не объяснил, почему умалчивал о них до сих пор.

Юрий Фёдорович указал на меня пальцем (будто вынес обвинительный приговор).

Я махнул рукой.

— Дядя Юра, я не утверждаю, что убьёт он? Говорю лишь, что Терентьева уснёт в его квартире — предположительно. Но не думаю, что Дмитрий Григорьевич убийца. Мне кажется, что его хотят подставить: обвинить в смерти девочек.

Каховский хмыкнул.

— Час от часу не легче, — сказал он. — Я не отрицаю, что ты, зятёк, неглупый парень. Но некоторые свои предположения ты берёшь словно с потолка. Мне ещё было бы понятно, если бы ты считал своего историка преступником: многие ниточки в деле Локтевой к нему вели. Но предположение, что его подставляют…

Юрий Фёдорович развёл руками, покачал головой.

— Чёрт возьми, и почему ты так решил? — спросил он. — Что ты видишь в этом деле такого, чего не замечаю я? Ну, кроме этой своей повести на бумажках. Хватит уже юлить, зятёк! Я же вижу, что ты недоговариваешь. Кто его подставляет? С какой стати? Ну⁈ Чего молчишь?

Каховских распутал ноги; подался вперед, будто хотел лучше меня слышать; упёрся руками в сидение дивана. Я почувствовал запах спиртного и табачного дыма. Поёрзал на диване, посмотрел на затаившую дыхание Зою. Девочка плотно сжимала губы, заглядывала мне в глаза. И прижимала ладонь к моему бедру, будто удерживала меня на диване, не позволяла встать. Повернулся к Каховскому.

— Дядя Юра, поздно уже, — сказал я. — На улице темно и страшно. Там ходят злые пьяные люди, вампиры и оборотни. Вы не отвезёте меня домой?

* * *

Ещё спускаясь по ступеням Каховский сунул в рот сигарету. Но закурил он, лишь выйдя на улицу. Я натянул на мочки ушей шапку (после духоты в квартире Каховских мне казалось, что на улице жуткий мороз). Остановился около лавки, дожидаясь замершего около двери подъезда Зоиного отца. Ветер покачивал деревья, стряхивал с них снежинки. Из окон дома доносились звуки музыки и человеческие голоса. Со стороны детской площадки долетали обрывки фраз и смех собравшихся там подростков. Каховский выпустил в сторону фонарного столба дым, сунул зажигалку и пачку сигарет