Шрифт:
Закладка:
— Бабуля Бликс, нужно отвезти тебя к врачу.
— К черту, никаких врачей, дорогой.
— Но врачи могут помочь тебе!
— Я умираю уже некоторое время и не собираюсь сейчас посещать докторов. Присядь, пожалуйста. Возьми меня за руку.
Ноа выглядит таким грустным, таким перепуганным. Похоже, если бы он мог, то перемотал бы пленку назад, чтобы спиной вперед пробежать по улице, спуститься в подземку, забиться в вагон, возможно, проделать весь обратный путь до аэропорта, а может, и до самой Африки на летящем задом наперед лайнере. Однако он сидит на ступеньках, и я беру его руку в свою, и он позволяет мне держаться за нее. Я изливаю в него с избытком любовь и энергию.
Ах, мой внучатый племянник! Как же мы любили друг друга, когда ты был маленьким мальчиком, но, как это часто случается, когда в дело вмешивается время и расстояния, наши отношения испортились. Помню, как он приезжал навесить нас с Хаунди, когда ему было около девятнадцати, и он был полон собой. Меня потрясли произошедшие в нем перемены. Он стал тогда настоящим сыном своей матери — высокомерным и склонным к резким суждениям, он критиковал мои убеждения и смеялся над тем, что мы такие, по его словам, старые хиппи.
Хуже того, я почувствовала в нем первые смутные намеки на тщеславие, на уверенность в том, что значение имеет лишь видимость; так Венди переделывала наш старый особняк без внимания к его прошлому и к деталям, которые делали этот старый дом прекрасным. «Если тебе что-то не нравится, спрячь это под слоем штукатурки». Это словно стало нашим фамильным девизом.
И высмеивай в других все, чего не понимаешь.
Теперь, может быть, у нас появился шанс. Ясно же, что появление здесь Ноа означает именно это.
— Ну а тогда… что? — спрашивает он. — Что я могу сделать?
— Ты можешь облегчить мне переход на другую сторону, — отвечаю я. — Надеюсь, так ты и поступишь.
— Погоди. Мама знает, насколько ты больна?
— Нет. Никто в семье не знает. Потому что я так и хотела. Сейчас ты здесь, и, надеюсь, останешься со мной на время перехода. Это будет самое доброе, что ты вообще можешь для меня сделать.
— Я не смогу. Я не…
— Тсс. Ты сможешь. Все будет хорошо, — заверяю его я. — Неважно, известно тебе или нет, но ты был послан сюда, и теперь, раз уж оказался здесь, сможешь остаться со мной, пока я не уйду. Это может занять несколько дней, но все равно произойдет быстро. И, милый мой, это пойдет тебе на пользу. Это составляющая жизни, которую тебе нужно познать.
Его красивое лицо выглядит ужасно неуверенным. Мне почти что хочется потянуться и ущипнуть его за щеку, как я делала, когда он был маленьким.
— Но… когда? — мямлит он. — В смысле, как все произойдет?
— Ну, этого мы знать не можем. Я думала, все уже должно было закончиться, но ошиблась. Наверно, нужно было, чтобы сперва ты приехал. Это вселенная тебя послала.
Его плечи поникают. Я закрываю глаза и окружаю его белым сиянием, чтобы простить за то, что он сын своей матери. Он — ребенок, желторотик, из тех, кого Дж. К. Роулинг обозначала как маглов. Неподходящий для нашей задачи, но, возможно, это изменится.
— Ладно, давай начнем с того, что ты отведешь меня в дом, — предлагаю я.
— О’кей, — кивает он, берет меня под руку и умудряется поддерживать во время всего нашего медленного подъема по ступенькам. Забавно, я спустилась по ним совсем одна — медленно, но ведь спустилась же, — однако теперь мне приходится опираться на внучатого племянника. Когда требуется, я останавливаюсь (примерно миллион раз), потому что, возможно, это мой последний взгляд на эту прекрасную сцену, на мою здешнюю жизнь, которую я всем сердцем люблю.
— А ты… как ты думаешь, тебе придется мучиться? — спрашивает Ноа.
— О, дорогой, я решила не мучиться, — отвечаю я. — Мучения — это по желанию.
Мы добираемся до верха лестницы, и он открывает большую деревянную дверь, я мельком вижу наше отражение в освещенном солнечным светом оконном стекле, когда дверь распахивается. Здесь чудесно пахнет завтраком, а еще паркетным полом, занавески развеваются на сквозняке. Над нами утешительно звенит «музыка ветра»[10].
— Все действительно будет хорошо, — говорю я Ноа. — Мне не страшно, и я хочу, чтобы ты тоже не боялся.
16
МАРНИ
Лето сменяется сентябрем, что для Джексонвилла означает «Лето. Серия вторая». Дни по-прежнему солнечные и жаркие, ночи полнятся электрическим гудением насекомых и вспышками зарниц, воздух все такой же влажный, как в собачьей пасти, и — да, я все еще живу у родителей, проводя время с Натали, Брайаном и их малюткой.
А теперь еще и с Джереми.
Мы устраиваем на пляже утренние пробежки; мы играем с моими родителями в карты; мы, как в старших классах, разъезжаем по окрестностям на автомобиле. Всё так, как будто мы снова стали подростками, если не считать того ошеломляющего факта, что на самом деле мы уже взрослые и поэтому еще и занимаемся сексом.
Есть что-то безыскусное и славное в этих днях — проводить время с парнем, с которым давно найден общий язык, который знает все старые анекдоты, который любил тебя, несмотря на брекеты и позеленевшие от хлорки волосы.
Мы даже знаем, как пахнет у каждого из нас дома. В каком шкафчике стоят бокалы под выпивку, а в каком ящике лежат столовые приборы. Ему давно уже нравится моя семья. Мне давно уже нравится его мама.
В эти дни мне порой удается дожить до обеда, не подумав о Ноа. Другая хорошая новость заключается в том, что Джереми попросил меня работать с ним в его офисе, что навсегда поставило крест на разговорах о моем трудоустройстве в «Дом крабов и моллюсков». Так что теперь три дня в неделю — это дни, когда я не помогаю Натали с малышкой, — я надеваю юбку, блузку, туфли на низком каблуке и иду изображать девушку из приемной, сидя в элегантно обставленном офисе, отвечая на телефонные звонки и провожая пациентов.
А пациенты в один голос рассказывают мне, как они любят Джереми, потому что у него, как назвала это одна женщина, просто волшебные руки. Он заставляет исчезнуть и боль в спине, и боль в коленках.
Когда пациентка произносит эти слова, я ощущаю легкий укол ревности, и для
