о том, чтобы вывести фелюгу на открытую воду. – На Ниле.

Люси нахмурилась.

– Нет, серьезно, – сказала она.

– Серьезно. – Он встретился с ней глазами, взгляд его был спокоен и тверд. Люси с некоторым сомнением улыбнулась.

– Садись, садись, – весело приказал он. – Будешь упираться так коленями в борт, перевернешь нас.

Люси села.

Погода была идеальной. По обе стороны улицы люди свешивались из окон, улыбаясь, перекликаясь, упиваясь возвратившимся солнечным светом и теплом. Даже в этом лодочном мире фелюга Боба не оставалась незамеченной. Мужчины провожали ее одобрительным свистом. Дети и молодые женщины махали Бобу руками, надеясь, что вдруг он их да прокатит. Люси, сияя, развернула бутерброды, вытащила на свет бутылку вина, а Боб, опустив весло с борта, поворотил за угол.

Какое чудесное приключение, думала она. Подумать только, он приплыл под мое окно в такой прекрасной лодке!

Но, с другой стороны, все-таки странно. Ни у кого из ее знакомых денег на подобную лодку не нашлось бы. Может быть, Боб родом из богатой семьи? Или он наркоторговец? Грабитель банков? Один из европейских бездельников, о которых пишут в «Хелло!», – с круглогодичным загаром и огромным банковским счетом? А тебе это важно?

Когда ладонь Боба скользнула ей под бедро, чтобы поправить ковер, на котором она сидела, Люси позволила его пальцам сжать ее ногу, а сама лишь взмахнула, глядя в небо, мягкими ресницами.

Они пили вино, ели и целовались. После стольких дождей они, захмелевшие, нежились под солнечным светом, который согревал их лица и наполнял тела ощущением чего-то редкостного и рискованного.

Я Бог, думал Боб. Всемогущий, всевластный Бог. И какой же потрясающе хороший мир я сотворил, да еще и с этой роскошной девушкой в нем. Какое блестящее царство наслаждений. А как прекрасен этот потоп. Как совершенно солнце. Я – баснословно гениальный возлюбленный.

Он прилег рядом с Люси, подсунул ладонь ей под голову, потерся щекой о ее щеку. Кожа к коже, они шутили, смеялись, прикасались друг к другу, головы их кружились от счастья, от распаляющих потоков удовольствия, которые омывали каждый открытый солнцу участок их тел. После недель, проведенных в стараниях укрыться от ветра и дождя, солнечное тепло, изливавшееся на теплую кожу, проникавшее под теплые шерстяные одежды, ощущалось как благословение.

Боб и Люси смотрели друг на друга, и каждый из них думал, что это и есть мгновение, к которому вели все, все остальные. Боб, глядя на Люси, знал – он знал, – что рядом с ней никогда больше не будет одиноким, никогда не будет страдать от надрывающей сердце обособленности своего положения. Люси станет делить с ним все обстоятельства его жизни, хорошие и дурные, будет любить его и будет любимой сама. Да, она смертна, но, может быть, – почему бы и нет? – может быть, он отречется ради нее от положения Бога! Веселого-то в нем давно уже мало. По правде сказать, каждый год кажется скучнее предыдущего. Ну кто бы мог угадать, что его чудесное творение породит столько проблем? Довольно, думал он. Хватит с меня ответственности, хватит придирок! Почему он до сих пор не подумал о том, чтобы прикрыть всю лавочку? И мысль эта, явившись Бобу, сразу наполнила его надеждой.

Возможно, дело было в вине, возможно, в опьянении любовью, но планы, которые Боб разворачивал перед Люси, словно несли обоих куда-то на волне оптимизма. В головах их, пока они бесцельно плыли под солнцем, складывалась картина – у обоих одна и та же – свободы и вечного счастья.

– Люси, милая Люси, – голос Боба прерывался – так, точно произнесение каждого слова требовало от него огромных усилий. – Ты самая чудесная женщина в мире.

– Нет, – шепотом отвечала она. – Ты просто потерял голову, вот и все.

Он кивнул:

– Потерял.

Она заглянула ему в глаза, и голова ее закружилась, однако на этот раз лицо Люси осталось серьезным.

– Ты можешь устать от меня за неделю, за месяц.

И Люси, положив ладонь на руку Боба, предложила ему свои губы.

– Никогда, – пробормотал он, веря всеми фибрами своего божественного существа, что любовь их будет и вправду вечной, что он и Люси останутся вместе на века, и века, и века, – ну, то есть пока она не состарится, не станет немощной, хромой, и глухой, и брюзгливой, пока не начнет разваливаться на куски, не высохнет, не обзаведется неприятным запахом, артритом и атеросклерозом. И не умрет. Что случится относительно скоро, если сравнить ее срок жизни с его.

Люси повернулась, полупривстала и вгляделась в него, вгляделась по-настоящему, полная решимости понять, что кроется за его странностями. Глаза Боба походили на зыбучие пески, они втягивали ее в себя, все глубже, глубже, а ухватиться ей было не за что. И тем не менее какая-то крошечная частица Люси отказывалась уступить ему полностью, крохотный обрывок инстинкта шептал ей: опасность.

– Я чувствую… – Она поколебалась. – Когда я с тобой, мне невозможно представить, что я могу быть где-то еще. И все же…

Она отвела взгляд, потом вернула его, сбитая с толку, назад.

Он улыбнулся.

Люси покачала головой.

– Не знаю, как это понять. – Она говорила нешуточно. Теперь она знала, что это такое – империи, утраченные из-за любви, принесенные ей в жертву семьи и состояния. Если это и есть любовь, я сильно недооценивала ее могущество.

И Боб, наблюдая за ней, тоже знал, как ошибался он, думая о мире. Тот был сокрыт даже от него, творца этого мира, и только теперь развернулся перед ним в полной своей красе.

И это тоже создал я? А сотвори я его лучшим или просто другим, существовала бы в нем Люси?

Он нежно поднес ее ладонь к своей щеке, прижал, поцеловал запястье. Ах, если бы они могли слиться в одно существо, тогда наступил бы вечный покой. Они целовались – сладко, неторопливо, – и обоим казалось, что так прошел целый час.

Но понемногу Боб становился более настойчивым.

– Выходи за меня, Люси. Спи со мной, – шептал он, тычась носом в ее ухо, в волосы, в шею.

Она прижалась к нему, ничего не желая, кроме близости его тела.

Он посмотрел ей в глаза.

– Давай убежим, тайком от всех.

Люси едва не рассмеялась, но вдруг поняла, что он говорит серьезно. Как могли ее, пусть и разрываемую на части бурной радостью и мелочными доводами страха, не соблазнять такие виды на будущее?

– Ты приходил к моей матери, – сказала она.

На миг он замер, пораженный.

– Я хочу, чтобы все знали о наших чувствах. О том, насколько я серьезен. Весь мир. Не только ты.

Уже близился вечер.