Шрифт:
Закладка:
Я едва успеваю вскочить в тронувшийся вагон. Happy end, но и урок на будущее.
Хорошо помню дату приезда в Прагу, с которой в моей жизни начался новый отсчет. 4 сентября 1964 года – президентские выборы в Чили (а ведь я пишу диссертацию о чилийской Христианско-демократической партии). И первый вопрос встретившему меня коллеге Киве Майданику:
– Знаешь результаты выборов?
Он удрученно:
– Альенде снова проиграл!
А я ликую. «Мой» кандидат от Христианско-демократической партии Эдуардо Фрей стал президентом, получив 56 процентов голосов. Хотя в голос восторга не выражаю, знаю, сколь горячим поклонником Фиделя Кастро и «перманентной революции» в Латинской Америке является мой начальник. Он частенько воображал себя участником партизанского движения и мог в порыве вдохновенного рассказа, гуляя по Праге, показывать, где удобнее располагать огневые точки партизанской городской герильи.
Еще на Кубе я научилась помалкивать. Однажды на приеме в советском посольстве по случаю очередной годовщины Октябрьской революции 7 ноября 1963 года вступила в спор с Че Геварой. Этот молодой красавец сидел в садике один, и я решилась подойти к нему. Почему бы не обсудить волновавший меня тогда вопрос о мирном приходе к власти «левых», что представлялось в Чили вполне возможным?
– Какие выборы? Власть завоевывается винтовкой! Ты что, chica, истории своей страны не знаешь? А может, ты против Октябрьской революции?!
Тут я заметила, как быстро подтянулись к нам наблюдавшие за всеми «специалисты в штатском», и поспешила прекратить дискуссию, позорно ретировалась.
* * *
Редакция журнала «Проблемы мира и социализма» размещалась в красивейшем районе города – Дейвице, на улице Тхакурова (имени Рабиндраната Тагора), в пятиэтажном добротном здании, где прежде помещался (и вновь помещается сегодня) Католический теологический факультет Карлова университета. Некоторые сотрудники журнала в шутку именовали нашу редакцию «Пражским Ватиканом».
Район Дейвице красивый, зеленый, хорошо спланированный. Недалеко – Градчаны, исторический центр с узкими, мощенными камнем улицами и невысокими старыми домами. А если переехать по мосту над Влтавой и просто пройтись пешком, попадаешь в самый центр Праги. Дейвице до сих пор называют «русским», потому что и сегодня тут часто селятся россияне. Здесь были построены школы для русских детей, действуют православные храмы. А знаменитый парк Стромовка был нашим любимым местом отдыха.
Поселили меня на первое время в общежитие редакции на пятом этаже. Большая светлая комната, рядом еще три свободных, кухня со всеми удобствами, ванная, туалеты. Убирают каждый день чешки, приветливые, но, как оказалось потом, и вороватые. Был неприятный эпизод. Вызывают меня в полицию и просят опознать вещи. Я нахожу там свои. Оказывается, кое-что у меня украли, а я даже не спохватилась, впрочем, это на меня похоже. Потом я переселилась в дом на улице Дейвице, где жили многие сотрудники журнала.
Рабочий кабинет с телефоном и книжными стеллажами мне выделили на третьем этаже, недалеко от шеф-редактора и ответственного секретаря. Да, жили сотрудники очень вольготно. На первом этаже – богатейшая библиотека, прекрасная столовая-ресторан, кафе, хозяйственные помещения, где нам помогали чешские «соудруги» – товарищи. В общем, в сравнении с нашим академическим Институтом мировой экономики, который ютился в здании гостиницы «Золотой колос» на ВДНХ, и даже в сравнении с министерскими помещениями на Кубе все это выглядело роскошно и… настораживающе.
Чуть-чуть оглядевшись, вспомнила, что надо передать привет Карякину от Черняева. Спрашиваю у своего непосредственного начальника Майданика: «Слушай, в Москве все мне говорили о каком-то Карякине. Где он? Мне надо передать ему приветы».
В ответ – смех, тащит меня к доске объявлений: «Сейчас увидишь приказ об административном взыскании. Он с друзьями уехал на выходные из города, где-то они, видимо, загуляли и в понедельник не вернулись на работу. Но в действительности ответственный секретарь журнала Александр Иванович Соболев не может ему простить, что, пока он уезжал в командировку на Кубу, Карякин протащил через редколлегию свою статью о Солженицыне».
А через пару дней Карякин сам меня нашел. Заходит в середине дня ко мне молодой, как мне показалось, парень (ему уже было 34 года) с копной черных вьющихся волос. Взгляд веселый и одновременно пронзительно-оценивающий. Без обязательного тогда для всех работников редакции пиджака и галстука, в мягкой, почти домашней куртке.
Познакомились. Передала ему привет от Черняева, немного поговорили, и вдруг он неожиданно спрашивает:
– В волейбол играете?
– Играю немного, – сказала я не без гордости, – выступала за сборную гуманитарных факультетов МГУ, на четвертом номере, на распасовке.
– Ну вот и приходите после работы, попасуете нам.
А после нескольких партий волейбольных пригласил меня в свой кабинет, огромный, с двумя или тремя столами, заваленными книгами и рукописями; еще помню, стоял там велосипед.
Тут же показал мне, как стоит пятнадцать минут на голове (он занимался йогой). С этим был связан и курьез. Окно его выходило на здание чешской «беспечности», то есть госбезопасности, откуда пришел запрос: почему в окне солидной редакции каждый день торчат чьи-то ноги?
Ну а потом началась карякинская идеологическая атака. Помню, как увлеченно рассказывал он мне о сталинской придумке – организовать «ленинский призыв» после смерти Ленина, чтобы растворить ленинские кадры в массе новых партийцев, преданных новому вождю. О ленинском «завещании», объявленном Сталиным «троцкистской фальшивкой». Теперь мало кто помнит, что за распространение этого «завещания», в котором предупреждалось, что он груб и опасен для партии, давали десять лет лагерей.
Говорил Карякин напористо. Сказал, что хотел идти работать в комиссию по расследованию преступлений Сталина и реабилитации политзаключенных, которую Хрущев намеревался создать при ЦК. «Согласен на все, буду горшки за ними выносить, лишь бы пустили в партийные архивы». Но горшки выносить не пришлось. Решение о создании комиссии заболтали, замотали, спустили на тормозах, комиссию не создали.
