Я знаю, здесь скоро разобьют сад, но не страшусь этого. Тополь на твоей могиле уже цветет, мама. Мы придем к тебе — я и Лия, и приведем к тебе своих детей, и плоть твоя встретит их буйно разросшейся зеленью, тенью и прохладой. Наши дети будут резвиться в твоей тени. Быть может, они вырежут свои имена на тополе. Не обижайся, мама! Расцветут деревья и на наших могилах, и жизнь наша вновь воскреснет зеленью, прохладой, радостью для наших детей...

Я стою над твоей могилой, мама, я — счастливый и несчастный, виновный и безвинный, слабый и сильный — сильнее тебя, мама, и я знаю, ты рада этому!

Быть может, я чем-то обидел тебя, сказал что-то недостойное тебя. Прости меня, мама!..

НЕ УБИЙ!

Он лежал в подъезде без сознания. Я нагнулся, заглянул ему в глаза — в них еще теплилась жизнь. Я взвалил его на спину, с трудом дотащил до третьего этажа, положил у дверей, ощупал его карманы, нашел ключи, открыл дверь и уложил его па кровати. Потом расстегнул ему воротник, снял пояс.

Абибо лежал передо мной. Он умирал. Умирал человек, о смерти которого я так мечтал, человек, предавший меня, опустошивший мою душу. И душа этого человека теперь была в моих руках. Я убью его. Впрочем, он умрет и без моей помощи.

Я сяду здесь и буду наслаждаться его смертью. Быть может, его мучает жажда и я кажусь ему горным ручейком. Пусть же знает он, что нет во мне ни капельки воды для него!.. Быть может, мечтает он услышать человеческий голос и ждет доброго слова от меня? Пусть же знает он, что я нем для него!.. Быть может, жаждет он поделиться со мной мыслью своей сокровенной? Пусть же знает он, что я глух для него!.. Быть может, спасение его — в глотке свежего воздуха? Пусть же знает он, что я наглухо закрою все окна, захлопну все форточки!.. Я — смерть его, я убью его прежде, чем он умрет своей смертью. И он должен узнать об этом!

— Абибо! — позвал я и сам испугался своего голоса.

Абибо открыл глаза и уставился в меня отсутствующим, тупым взглядом.

— Это я, Абибо!

— Помоги, — простонал он.

«Как бы не так! — подумал я, вставая. — Чтоб я помог тебе? — Я подошел к телефону, снял трубку. — Никогда! — Я набрал помер «Скорой помощи». — Ты помог мне? — Я вызвал врача. — Ты плюнул мне в душу!» — Я осторожно положил трубку.

— Воды... — прошептал Абибо и облизнул пересохшие губы.

Я вышел на кухню, принес воду. Он отпил глоток и закашлялся.

— Воздуха не хватает... — прохрипел Абибо.

Я распахнул все окна. В комнату ворвался свежий воздух.

— Помоги, — сказал Абибо и заметался.

— Успокойся, сейчас придет врач, — сказал я и присел на тахту.

— Помоги... — повторил он.

Раздался звонок. Я вскочил, открыл дверь. В комнату вошли двое: полная женщина и худой мужчина. Женщина с трудом переводила дыхание, мужчина держал в руке деревянный ящик с красным крестом на крышке.

— Где больной? — спросила женщина.

— Вот! — показал я.

— Какие меры приняли?

— Кто? Я? Дал ему напиться и открыл окна.

>— Какое давление?

— Не знаю.

— Измерить! — приказала женщина.

Мужчина извлек из ящика аппарат.

— Двести сорок! — объявила женщина.

Потом она задала Абибо несколько вопросов. Тот не ответил.

— Инсульт! — сказала женщина.

— Магнезию с новокаином? — спросил худой.

— И диафиллин!.. Как это произошло? — обернулась женщина ко мне.

— Я нашел его в подъезде... Лежал без сознания... Поднял его, уложил... Больше ничего не знаю.

Женщина сделала укол.

— Вовремя подоспели! Теперь все в порядке, не бойтесь! Не таких спасали!..

— Пожалуйста, доктор, постарайтесь!..

— Ничего страшного... Почаще меняйте холодный компресс...

Я бросился на кухню, принес воду в глубокой тарелке, смочил полотенце и приложил его ко лбу Абибо.

— А вы кто будете? — спросил врач. — Сын?

— Нет.

— Брат?

— Да нет, я сосед.

— Ему нужен полный покой... Утром я загляну... Ну, всего хорошего, все будет хорошо! — Ома еще раз измерила Абибо пульс, удовлетворенно кивнула головой. — Ну, вот, нормально... Я вам на всякий случай оставлю кордиамин с кофеином. До свидания!

Я присел у изголовья больного. Видно, лекарство подействовало: через час Абибо пришел в себя, открыл глаза. Он долго, долго смотрел на меня.

— Кто это? — наконец тихо спросил он.

— Это я — Темур.

— Что случилось? Где я?

— Ничего, ничего, тебе немного нездоровилось. Теперь все хорошо, засни!

Абибо закрыл глаза. Было похоже, что он что-то вспоминает.

— Темур, это ты? — вдруг спросил он.

— Я, дядя Абибо!

— Я не умру?

— Нет! Так сказал врач.

— А ты как думаешь?

— Нет, конечно!.. Ты засни, дядя Абибо!

— Не оставляй меня одного!

— Не волнуйся, дядя Абибо! Засни.

Абибо испытующе взглянул мне в глаза, потом отвернулся к стене и затих.

...До шести часов утра я не отходил от постели Абибо, менял мокрые полотенца. Он спал беспокойным, тяжелым сном, часто просыпался, испуганно озирался. Потом опять засыпал... А я, к своему удивлению, постепенно успокаивался! Душившая меня, бушевавшая во мне ненависть как-то незаметно улетучилась. Я смотрел на лежавшего передо мной Абибо — больного, одинокого, сломленного — и не испытывал к нему никакой злобы, вообще никакого чувства, словно это был не человек, а бездушный предмет — камень или пень... Потом так же незаметно мое сердце стало наполняться жалостью. Сперва это была обыкновенная человеческая жалость к больному человеку, потом — жалость к соседу, затем жалость к близкому соседу, и, наконец, я даже испугался, почувствовав, что мне хочется плакать от жалости к дяде Абибо!

Я встал, Абибо зашевелился и открыл глаза.

— Темо! Темур!

— Здесь я!

— Не уходи, Темо! — Он повернулся лицом ко мне.

— Да нет