хлеба и еще чего-то, чему я не могу подыскать названия, — одурманил меня, наполнил чувством огромного человеческого счастья, того счастья, без которого жизнь не имела бы смысла.

— Лида, — прошептал я, — дорогая, хорошая моя Лида, разреши мне остаться с тобой...

Она не ответила.

— Останусь, Лида, милая, любимая моя...

Лида взглянула на меня широко раскрытыми глазами и порывисто встала.

— Оставайся!

И опять в глазах у меня поплыли пестрые круги, все вокруг закружилось. Я зажмурился. Когда я открыл глаза, в комнате было темно, Лида лежала в постели и смотрела на меня.

— Иди ко мне! — позвала она.

Я не сдвинулся с места.

— Иди ко мне! — повторила Лида.

Голос ее донесся издалека, словно эхо. Я пошел на этот далекий голос, звавший меня куда-то в сказочное царство грез, и вдруг погрузился, растворился в сказке...

Это был огромный дремучий лес. Залитые солнцем верхушки деревьев-исполинов — сосен, елей, берез, дубов, буков — тянулись к небу. Я стоял в лесу босой, и нежная, пахучая хвоя щекотала мне ступни. Простерев руки к солнцу, я разговаривал с богом:

— Э-ге-ге-ге-е!.. Боже высокий!..

Я вдыхал синеву неба, купался в золотых лучах солнца, врастал корнями в землю, я был высок, могуч и счастлив, как этот девственный лес.

— Э-ге-ге!.. Боже высокий, благодарю тебя!..

Потом лучи солнца вдруг превратились в пламя, и запылали объятые огнем деревья. Огонь поглощал, пожирал лес, небо, солнце, воздух... Воздух! Кругом не стало воздуха!.. Боже мой, я задыхался без воздуха, легкие мои разрывались... Я горел, горел, как деревья передо мной, как хвоя под моими ногами.

— Боже, спаси меня! Помоги мне, боже!..

Потом я вырывал с корнями огромные деревья, ломал их, словно прутья, сокрушал все вокруг себя, звал на помощь бога, но не было мне спасенья, и я, рыдая, повалился на землю.

И тогда бог внял моей просьбе. И хлынул дождь — теплый, ласковый дождь. Погасли зловещие языки пламени, земля покрылась белой, пенистой, сладкой пеленой. Я жался к влажной земле, мы плакали втроем — я, небо и земля... И земля, словно живая, нашептывала мне:

— Темур, радость моя, Темур, солнышко, жизнь моя...

Потом все вокруг исчезло в сиреневом тумане.

Меня, грудного младенца, в лесу потеряла мать. Большая серая волчица нашла меня, обнюхала, облизала, потом задрала морду вверх и протяжно завыла. Подбежали волчата. Они тоже обнюхали, облизали меня и жалобно затявкали. Потом волчица легла на бок и стала кормить волчат. Я почувствовал голод, подполз к волчатам, втиснулся между ними и схватил губами мокрый сосок волчицы. Она не отогнала меня. Молоко было горьковатым на вкус, но я скоро привык к нему, и оно казалось мне вкусным. Когда я немного подрос,волчица водила нас — меня и моих сестер и братьев — на охоту. Когда я стал взрослым и превзошел их в силе и ловкости, меня назвали Маугли. Я не понимал, что значит «Маугли», но знал, что так зовут меня и никого другого. Я выучился выть по-волчьи и полюбил свою мать — волчицу. Потом я стал совсем большим, и когда однажды, выйдя из леса, увидел в деревне подобных себе существ, передвигавшихся на двух ногах, мне захотелось быть с ними. И еще раз я увидел их в лесу — они сидели вокруг большого костра. Я долго смотрел на них, и во мне росло желание подойти к ним. Но я не посмел сделать этого. Я помчался к матери и все ей рассказал.

— Мама, я видел людей совсем близко!

— Я знала, Маугли, что не смогу удержать тебя. Я поняла это, когда убедилась, что ты не боишься огня. Мы, волки, огня очень боимся.

— Я должен пойти к ним, мама! Я с ними — одной стаи.

— Не уходи от нас, сынок.

— Не могу, мама. Меня тянет к ним. Я пойду! — сказал я, вставая.

— Не ходи, не ходи-и-и! — завыли мои сестры и братья, моя мать.

Я ушел.

— Темур, вставай!! Утро уже, соседи могут увидеть!

Я проснулся, быстро оделся.

— А ты?

— Я сегодня в ночной смене.

— В ночной смене? А где ты работаешь?

— На шелкоткацкой фабрике.

— Что ты там делаешь?

— Глупенький! Что на фабрике делают? Работаю! — рассмеялась Лида.

— Лнда, можно мне заходить к тебе?

— Если вспомнишь... А впрочем, не советую... Как будто все было во сне.

— Вспомню! — искрение вырвалось у меня.

— Увидим. Но лучше не надо... Поешь хлеба, Темо, и уходи.

— Будь он неладен, этот хлеб! Из-за него я упустил найденную с трудом девушку!

Я присел к столу. В бутылке оставалось немного водки.

— Какую девушку? — поинтересовалась Лида.

— Лию. Я познакомился с ней в Батуми, потом потерял ее и искал целых два года. Вчера встретил в Кировском парке. Я провожал ее, по дороге зашел в пекарню и, пока покупал хлеб, она ушла.

— Сбежала?

— Сбежала... И все из-за этого хлеба!

— Правильно, значит, сказано «Не хлебом единым!».

Я подошел к кровати и поцеловал Лиду в щеку.

— Спасибо, Лида.

— За что спасибо?

׳— Ты славная, замечательная женщина, Лида!

׳— Как сказать...

— До свидания!

— До свидания!

Я вышел из комнаты, тихо прикрыл за собой дверь.

Над городом стлался молочный туман. Издали доносились скрип колес первых трамваев, басовитые гудки заводских труб. Еле-еле мерцали побледневшие фонари. Тбилиси медленно просыпался, потягивался, готовился к наступающему новому дню...

НЕ ПОКИНЬ МЕНЯ!

Бледная, с покрасневшими глазами мать открыла дверь.

— Где ты пропадал, сынок?! Истомилась я!

— Засиделись у Гурама, — солгал я.

— Так нужно же предупредить, сынок! В такое-то время!

— В какое? — не понял я.

— Ты ничего не знаешь?!

— О чем, мама?

— Погибли мы, сынок! Сталина разбил паралич!

— Мама, ты с ума сошла!

— Да, сынок. По радио передали. Паралич, кровоизлияние...

— Что еще?

— Чего еще больше?! Положение, говорят, очень тяжелое... О боже, погибло все...

— Мама, этого не может быть! Неужели...

Я снял с вешалки плащ, быстро