Шрифт:
Закладка:
Лия раскрыла последнюю страницу.
— «Ведь там меня ждет моя Эшу...» Да, так.
— А вождя звали Эмай.
— Да, Эмай.
— Я помню наизусть почти все, что мне в детстве читала мать... Если б так же легко запоминались лекции!
Лия улыбнулась.
Мы прошли мимо пекарни. Вкусный, ни с чем не сравнимый аромат свежеиспеченного грузинского хлеба одурманил меня. Лия замедлила шаги.
— Ух, какой запах! — вырвалось у нее.
— Минуточку! — попросил я и бросился к пекарне. Дверь оказалась запертой. Тогда я забежал во двор пекарни и стал стучать в крошечное оконце. Дверь чуть приоткрылась, и чья-то потная голова спросила:
— Чего тебе?
— Хлеба, дядя!
׳— Нету хлеба! — Дверь захлопнулась.
Я забарабанил кулаками.
— Сказал ведь тебе — нет хлеба!
— Дядя, только один хлеб! Понимаешь, на улице меня ждет голодный человек!
— Э, дорогой, на свете много голодных! На всех не напасешься!
— Ну, прошу тебя!
— Гони пятерку!
— Вот три рубля. Больше у меня нет ни копейки.
— А у меня нет трехрублевого хлеба!
— Выбери самый маленький!
— Ну, знаешь!.. Откуда ты взялся, такой прыткий? Голова исчезла, потом дверь распахнулась шире, и пекарь протянул мне горячий, источавший изумительный аромат круглый хлеб.
— На! Проваливай отсюда!
— Спасибо, дядя! Вот деньги.
— Ладно уж. Спрячь!
— Как же так?
— Иди, иди, сынок! Ешь на здоровье!
— Спасибо!
— Будь здоров!
Под акацией, где я оставил Лию, никого не было. Я огляделся. Улица была пуста. Тускло горели редкие фонари.
— Лия! — крикнул я.
Тишина. Вдали, в самом конце подъема, виднелась одинокая фигура. Я изо всех сил бросился догонять ее.
— Лия! — позвал я, с трудом переводя дыхание.
Фигура оглянулась. Я извинился и повернул назад.
...Ушла. Где теперь искать ее? Ушла, не захотела быть со мной. Почему? Видно, ей неприятно мое общество... Но ведь я ничего неприятного ей не сказал, ничем ее не оскорбил. Быть может, она испугалась, что нас могут увидеть вместе? Но почему, почему?
Мне стало грустно и больно, до того больно, что на глаза навернулись слезы. Я опустился на тротуар и прижал к груди горячий хлеб...
«Господи, наконец-то я ее нашел и так глупо потерял!»
«Врешь! Ты никогда ее не искал!»
«Как это — не искал? Искал! Все два года искал!»
«Ни одного дня!»
«Почему же я так обрадовался встрече с ней?»
«Каждый обрадуется встрече с такой девушкой!»
«Так, как я, — никто!»
«Не беда, ты еще встретишь ее».
«Где? Когда?»
«Встретишь!»
...Долго бродил я по опустевшим улицам. Над городом горели звезды. На тротуарах расплывшимися лужами лежал свет фонарей.
Я медленно побрел домой.
И какого черта мне понадобился этот хлеб, будь он неладен!
На углу улиц Ленина и Меликишвили, на остановке трамвая, стояли несколько человек. Я присоединился к ним — не хотелось идти пешком.
Среди ожидающих я заметил женщину лет тридцати с тяжелой сумкой в руке. Миловидное лицо. Брови подведены в ниточку. Пухлые, красивые, чуть напомаженные губы. Воротник и рукава шерстяного костюмчика изрядно потерты. Почувствовав мой взгляд, женщина обернулась и хмуро на меня посмотрела — так обычно смотрят на карманников осторожные пассажиры. Мне стало неловко. И только сейчас я заметил, что прижимаю к груди злополучный хлеб и уписываю его за обе щеки. Женщина прыснула, засмеялся и я.
— Вкусно? — спросила она.
— Изумительный хлеб! Хотите?
— Нет, что вы! Спасибо!
— Далеко живете?
— Не очень.
— Я тоже.
— Целый час жду трамвая. За это время раз десять дошла бы пешком.
— Так пойдемте, я вас провожу.
— Да вот... сумка.
— О, сумку понесу я!
— Нет-нет, что вы!
— А что тут такого? Дайте сумку!
— Неудобно, ей-богу...
— Давайте!
Сумка оказалась у меня в руке. Мы не спеша тронулись в путь.
...Миновав низкие железные ворота, мы очутились в крохотном дворике. Посередине двора хрипел и захлебывался перевязанный проволокой водопроводный кран. На веревке сушилось белье. Женщина подошла к занавешенной белой марлей, обитой металлической сеткой двери, отперла ее, вошла в комнату и зажгла свет.
— Входи! — позвала она меня.
Я вошел в крохотную прихожую, неловко потоптался, потом положил сумку на пол, рядом с керосинкой.
— Входи, входи, садись! — повторила женщина, поправляя розовую подушку на кушетке.
Я вошел в комнату, сел и огляделся.
Вся обстановка небольшой, метров в пятнадцать, комнаты состояла, кроме кушетки, на которой я сидел, из одной кровати, круглого стола, четырех стульев, шифоньера и нескольких книжных полок.
Женщина подошла к шифоньеру, сняла розовый халат и на моих глазах стала переодеваться. Мелькнула ее налитая белая грудь, круглые плечи, сильные, стройные ноги. Сердце у меня учащенно забилось. Я отвернулся.
Женщина подошла к столу.
— Поужинаем? — просто спросила она.
Я положил на стол хлеб, который до сих пор держал в руках, и кивнул. Женщина вышла в прихожую и скоро вернулась с тарелкой сыра, банкой консервов и бутылкой водки в руках. Потом принесла две рюмки.
— Ну, присаживайся!
Она разлила водку.
— Выпьем за наше здоровье. Спасибо тебе — помог... Меня звать Лидой. А тебя?
— Темур... За наше знакомство!
Мы чокнулись и выпили.
— Это мой муж, — показала она на висевший на степе портрет молодого красивого парня. — Погиб на фронте...
— Я думал — сын, — проговорил я.
— Муж... Тебе сколько лет?
— Двадцать два.
— Ему было двадцать три, — сказала Лида и снова разлила водку.
— Мне пора, — сказал я, вставая.
— Погоди. Выпьем по одной.
— Давай. За нас!
— За нас!
Мы выпили. Потом — еще и еще.
— Лида, можно я сяду рядом с тобой? — спросил я, и вдруг показалось, что комнату заволокло голубым туманом.
— Можно.
Я пересел к ней и, замирая от волнения, положил руку ей на колени. Лида не отстранилась, ничего не сказала — она сидела с закрытыми глазами и загадочно улыбалась/ Тогда я обнял ее за плечи, привлек к себе и поцеловал — сперва под ухом, потом в шею. Непередаваемый, изумительный аромат ее тела — аромат земли, солнца, крови, моря,
