Дорогая Лулу! Уже века как не писала тебе, бью себя в грудь и признаю свою вину, но ты знаешь, счастливые писать не любят и обо всём забывают… я не была счастливой… и от страдания потеряла память и охоту даже к тебе обратиться.

С той минуты, когда мы попрощались у рогаток, когда меня этот несносный, вздыхающий и мучающий своей любовью тиран вывез на край света, ты ничего обо мне не знаешь.

Chère Лулу! Что за истории, какие приключения я пережила!

Сколько я выстрадала! Что со мной стало и делается?! Я исписала бы листы, желая тебе рассказать всё, но ни бумаги, ни времени нет. В немногих словах скажу тебе – я выехала с ним! Я никогда его не любила, как ты знаешь. Грустное моё положение вынуждало меня держаться этого человека…

Он был добрый до крайнего раздражения, даже такой мягкой, как мы, женщины. Никакой энергии, педант, зануда, а если ему позволить, держал бы в своих объятиях неустанно и плакал от отчаяния. C’etait assommant!

Я искала развлечений всякого рода, je puisais largement dans sa bourse, мы путешествовали, вытворяли безумства… je cherchais des distractions. Рой мужчин таскался за мной, но ни один меня серьёзно не заинтересовал. Словом, окончилось на том, что я должна была, видя, что мой скучный кошелёк исчерпывается, ухватиться за старого грека, банкира барона Радипуло, который на мне женился. J’ai entoutes les peines du monde pour me debarasser de mon insipide adorateur. Il ne voulait pas s’enaller, я должна была использовать неприятные для меня средства, но необходимые. Ему приказали выехать. Ouf! Он заболел где-то от отчаяния в Болоньи, но так как люди от него не умирают, он, должно быть, уже на родине.

Он обанкротился из-за беспорядка, неумения распоряжаться, on a du el voler… que sais-je? Глупец!

Но это только начало моей горькой истории. Я тебе уже говорила, что барон на мне женился. Представь себе, что только после свадьбы я заметила, что страшно в нём ошибалась. Он показался мне глупым и добродушным, я была уверена, что он богатый; всё оказалось заблуждением.

У меня была вилла под Флоренцией и дворечик в городе… Не знаю, как их продали, и что стало с моим капиталом. Одного не прекрасного утра мой недостойный грек совсем обанкротился… Кажется, что имел намерение бросить меня на брусчатке, а сам убежать на дорогую родину… из которой некогда вышел босым. Но Бог справедлив, fgurez-vous, что у меня его апоплесия от этих сильных волнений… забрала. Если бы ты знала, каким он был ужасным, синим, чёрным после смерти – j’en ai eu le cauchemar в течение нескольких ночей.

С помощью честного законоведа, un bien bel homme, мне удалось сохранить quelques bribes d’ une fortune colossale! Но это всё не даст мне, с чего жить. Я привыкла к той жизни, которая не терпит расчёта…

Я возненавидела Италию, заграницу, здешних людей, затосковала по родине. Лулу! Я возвращаюсь к вам! Вытяни ко мне руки и приготовься утешить несчастную вдову. Можешь распустить новость, что я взяла в наследстве банкира Радипуло миллионы. Кто там будет справляться? И постарайся мне найти богатого мужа, молодого, не ревнивого, с титулом, с именем enfn l’ideal du genre – il faut faire une fin!

Ты понимаешь, что в такую долгую дорогу до Польши, pauvre petite femme, я не могла пуститься одна. Еду с Аннибалом Серви, красивый мальчик, музыкант, певец, il fera fureur chez nous. Но бедный как турецкий святой, et… marié. Бросает там свою холопку, а сам бросается за мной, на время своего путешествия я именовала его своим кузеном. Перед Варшавой я попрощаюсь с ним, потому что, желая выйти замуж, я возвращаюсь в траурных одеждах… irre prochables. Моя Лулу, найди мне там где-нибудь какой-нибудь приличный уголок, ou je puisse descendre, un appartement de rien du tout, simple pied à terre. Напиши мне poste restante во Вроцлав, чтобы я могла заехать прямо к себе.

Дрожу от самой мысли броситься к тебе в объятия que des choses à raconter! Твоё сердце меня поймёт, твоя дружба будет для меня усладой. Желаю как можно скорее попасть в порт… на эту нашу благословенную землю, на которой только чувствую себя своей и пани себе… ни слова об Аннибале, только приготовь ему славу и приём, как знаменитому артисту.

Je baisse vos beaux yeux, toute à Vous

Мира».

ROZDZIAŁ XIII

Нет ничего на этом Божьем свете, чего бы время не успокоило, не вылечило, не изменило или не сокрушило. Человек всегда мечтает о чём-то постоянном. В сердце и на земле строит на века и поколения, на десятки лет, а никогда не может предвидеть, что выживет и продержится, а что поблекнет и исчезнет у него на глазах. Чаще всего происходит совсем обратное: то, что должно было жить, погибает, что должно было умереть, сохраняется. С чувствами сердца также, как с деревцами садика: дорогая яблонька засыхает, а приносимые ветром семена тополя прорастают.

Орбека рассчитывал, что его скорбь и отчаяние будут вечными, покой частью их ослабил, частью переменил на непреодолимую печаль и тоску. Новая жизнь в этом тихом доме, в значительной степени напоминающая одинокую жизнь в Кривосельцах, дивно подействовало на его здоровье и ум.

Постепенно он вернулся к прежним занятиям, с тем только исключением, что на фортепиано, которое ему до избытка напоминало Миру, смотреть не мог. Но Славский кормил его книжками, а молодой Орловский и старый Норблин оживили в нём охоту к рисунку.

Эти труды и занятия дали вздохнуть сердцу и набраться сил телу. Славский, который каждый день его навещал, радовался, а Анулька, сидящая в углу, вдалеке, сама ожила, помолодела, похорошела, и с внутренней радостью следила за возвращающейся в любимого пана жизнью.

Уже всё чаще говорили о возвращении в Кривосельцы, который Славский считал последним и самым эффективным лекарством, когда приехал старый тот Ясь.

Встреча пана со слугой была аж до слёз трогательной, старина бросился перед ним на колени, обнял его ноги и плакал. Орбека также в конце от слёз сдержаться не мог, а за дверями Анулька, из-за простой заразительности плача, также бедная хорошенько расплакалась. Славский, который было отвык от плача, только строил дивную мину и говорил, что у него нос зачесался, потому что неустанно тёр лицо.

Потешной чертой этой сцены было то, что Ян привёз с собой, воспитанного на заместителя