Его язык скользит по соску, двигается выше, пока снова глаза не пленяют мои.

— Еще что-то хочешь сказать? — шепчет он гортанный голосом, выкидывая последние слова из песни под названием благоразумие. Оставляя только музыку. И она басами грохочет в мозгу не давая соображать. Только чувствовать, только желать его всем своим существом. Такого… Такого вкусного на вид, такого идеального на вкус, такого неидеального по сути.

— Поцелуй меня, — это все, все что я смогла выговорить, а он почти коснулся губ, почти скользнул языком. Но не тронул, мучал звенящим предвкушением, словно барабанной дробью перед казнью. Перед тем как мою голову окончательно снесет с плеч топор похоти. Камиль поставил руку на край чертовой машинки, а мне хотелось, чтобы тронул меня, чтобы погладил, там погладил, где недавно моя рука была.

Мне так хочется его рук.

Губ.

Его всего.

Но он лишь трется все еще мокрой тканью натянутых до предела брюк о мою раскрытую промежность. Распаляет. Обжигает. Воздух крадет.

И это по-особенному хорошо, стоит только представить, как член его станет влажным благодаря мне. Как только ворвется в глубины моего раскаленного тела, как только станет частью меня.

Че-ерт…

Как вообще можно в чем-то ему отказать, когда он смотрит так. Когда он шепчет так. Когда он так близко, окутывая своим особым, мужским запахом. Нельзя, таким мужчинам нельзя появляться на свет. Они вечное искушение, против которого устоять нереально.

— Где поцеловать?

Блин. Серьезно? Что за вопрос?

— В губы…

— Ответ неправильный, Мышка, — лизнул он уголок рта, пуская импульса по венам. Как можно сильнее вдавился в меня, еще немного и трахнет прямо так. Ну или штаны порвутся. Или я сама их порву. – В какие губы тебя поцеловать?

О боже, фантазия остановись, мурашки перестаньте ползти вниз, туда где теперь так гладко, где срочно нужен его язык.

Камиль так говорит. Так требовательно, так давит на гласные буквы, как давит взглядом, что я теряюсь, я правда не могу сказать, чего именно мне хочется.

Ну кроме обычного поцелуя.

С ним, прямо сейчас хочется всего.

— Скажи, что хочешь, чтобы я тебе отлизал…

— Камиль… я, — качаю головой, но он обхватывает мой подбородок пальцами, заставляет смотреть ему в глаза.

— Учись называть все своими именами. Скажи… Или ты не хочешь? Не хочешь, чтобы мой язык прошелся по влажным складкам? Не хочешь, чтобы тронул твой клитор, чтобы трахнул тебя в самую суть.

— Хочу, — сглатываю вязкую слюну. Разве можно вообще вслух произносить подобные вещи. Да еще так близко. Да еще когда фантазия работает на износ. Еще больше я хочу просто твоего поцелуя.

— Это скучно…

— Неправда, — сама притягиваю, сама целую, сама скольжу языком в рот.

Он смотрит, глаза не закрывает, пока мои руки не проводят по твердым, чуть покатым плечам, обнимают шею, пока ртом я не втягиваю его язык. Делая простое движение, имитирующее вполне конкретную ласку.

Камиль почти закатывает глаза, дрожит, второй рукой бьет по машинке, и она вдруг начинает шуметь от набора воды.

Это отвлекает на мгновение, за которое я упускаю губы Камиля, что отправляются в долгое путешествие по моему телу. Мне же остается слушать свое грохочущее в груди сердце. Ощущать пульсацию между ног. А еще сгорать в агонии. Сдерживать себя все тяжелее. А та самая фраза так и крутится на языке.

— А вот я хочу, чтобы ты мне отсосала. Глубоко так, — поднимает он взгляд, завораживает, забирает воздух, забирает душу. – Чтобы захлебывалась слюнями. Чтобы глотала и просила своими глазками еще. И ты сделаешь это. Ты сделаешь все. Потому что сама этого хочешь, Мышка.

Он не опустил взгляд и не позволил отпустить мой, он просто взял сосок в рот и терзал его, как терзал мой мозг голод.

Горячее желание сказать те самые слова, которые он так требовал. Потому что влага уже была не только снаружи из-за его брюк. Она была внутри, делая все тело сверх чувствительным. Словно я больше не принадлежу себе, словно я гитара, на которой его губы играют свою, только известную ему мелодию, натягивая струны моих нервов до предела.

Осталось понять, где он тот предел, потому что сидеть на вибрирующей машинке стало невыносимо. Внутри росло пламя, готовое в любой момент меня поглотить.

А Камиль ничего не делал, чтобы спасти меня. Издевался. Наслаждался пыткой.

Он снова и снова сосал соски, он снова и снова тянул их, покручивал, настраивая меня на свою волну. Не позволяя ни на мгновение отвлечься на посторонние мысли.

Руки на груди остались, а вот губы снова накрыли мои.

— Как ты себя чувствуешь?

-Молчи, — держу его, не могу сказать больше. Пусть и он молчит, пусть ничего не говорит.

— Скажи это. Скажи, блядь, если хочешь этого!

— Да боже! Да! Да! Я хочу, чтобы ты мне отлизал, я мечтаю, чтобы ты меня трахнул!

— Моя умница, — скалится он, вынуждая меня сжаться от опасного предчувствия. И оно меня не подвело. Стоило ему опуститься на корточки, стоило раздвинуть мои ноги еще сильнее, так, что стала виднеться розовая плоть. Не могу на это смотреть. Задираю голову, но даже там предательское отражение в натяжном белом потолке раскрывает мою грязную натуру. Мне нравится, как это выглядит. Я с ногами почти в шпагате, и его голова между. Рукой держусь за машинку, что вибрирует, другой рукой прочесываю его волосы. Возвращаю взгляд, чтобы воочию посмотреть настолько это пошло, грязно, откровенно. Камиль замер. Просто сидел и смотрел туда. Да, господи.

Вздрогнула, когда ощутила дуновение горячего ветерка, когда он просто подул туда. Затем кончиками пальцев погладил плоть, прошептав порочное: «Охуенная маленькая киска» Но все это стало неважным, когда меня поразило импульсами нежного тока, когда влажный шершавый язык проходится по всей промежности от самого низа вверх, задевая клитор. Я просто задохнулась, когда он повторил это снова. И снова. И снова. Теперь его губы полностью соединились с моими в самом грязном из возможных поцелуев, а я не могла оторвать взгляд. Застыла пораженная новыми ощущениями, застыла понимая, что возможно в первый и последний раз испытываю нечто подобное. Такое острое. Такое неправильное.

Каждую секунду я запомню, сохраню каждый миг этого волшебства.

Запомню чувство полной гармонии с самой собой, когда язык становится как будто смелее, впервые пытаясь пробраться в рот.