небес, который приходит таинственным способом, хотя то, как ты бросаешь кости или освежевываешь валлаби, может иметь на это какое-то влияние. Если подумать, таких племен, как на реке Талли, должно быть гораздо больше.

Разумеется, про аборигенов реки Талли существовала и другая гипотеза. Она состояла в том, что они прекрасно знали, у какой причины какое следствие, и просто проверяли, как долго смогут водить за нос высокомерных антропологов, которые пришли в такой восторг от этой неуклюжей сказочки. Они ее и придумали-то исключительно оттого, что им уже дико надоело отвечать на вопросы про Великого Охотника в небе; к тому же, как и большинство людей, они предпочитали обсуждать баб, а не Бога. Однако эффект их выдумки оказался феноменальным, и с тех пор шоколад и радиоприемники в их племени никогда не переводились.

Сью догадывалась, какая версия больше понравится Джеку, – в конце концов, мужчины циничнее женщин. Женщины верят, пока гигантская гора доказательств не склонит их к обратному. В этом и состояло ее родство с аборигенами реки Талли. Оно прервалось через десять месяцев после свадьбы, хотя накопившееся к этому моменту досье уже давно было более чем достаточным. В пятинедельный период уместился Эпизод с Потерянной Рубашкой, Внезапный Интерес к Покупке Зубной Пасты, Отмененный Ночной Поезд из Манчестера и Шутливая Потасовка, в ходе которой ей не давали прочесть одно из писем «от поклонников». Но все это ничего не значило, пока Джек не обнажил верхние зубы и не удержал улыбку на секунду дольше обычного; тут все детали сложились, и она поняла, что он трахается с кем-то еще. Единственное слабое, отдаленное утешение она находила в том, что если аборигены реки Талли действительно были так наивны, они, должно быть, почувствовали бы себя намного хуже ее, когда антропологи наконец решились бы рассказать им про Взаимосвязь.

Она давно научилась не цепляться к фальшивой улыбке. Ничего не спрашивать. От этого не так больно, и до следующего раза о случившемся можно просто забыть. Она не стала цепляться к последнему уклончивому замечанию Джека про Хендриков; не стала, например, спрашивать, не решил ли он использовать свою кушетку для более практических методов терапии.

Правдивый ответ на это был бы отрицательным, хотя сопутствующие обстоятельства ее вряд ли успокоили бы. На той неделе Джек слегка подкатил к Энн. Ну она же приходила, да, и часто, как ему казалось, почти без всякого повода. Он знал, что их роман официально отменен. Но с другой стороны, она продолжала приходить, а поскольку Грэм дрочит как паровоз… Я ни в чем не виноват, думал Джек, такова моя природа. Если бы я не был неверен, процитировал он, я не был бы верен себе.

Так что он попытался. Иногда в конце концов это оказывалось единственным вежливым шагом. К тому же Энн – старинный друг, она не истолкует это превратно. Более того, он же не пустился во все тяжкие. Просто взял ее за руку, когда она собралась уходить, поцеловал ее аккуратнее, чем требовала обычная дружба, оттянул ее от входной двери и бережно довел до подножия лестницы. И вот что забавно – она дотуда дошла. Прошла десяток ярдов или около того с его рукой на талии, пока вдруг молчаливо не вырвалась и не направилась обратно к двери. Она не стала взвизгивать, не ударила его, даже не была особенно удивлена. Так что, думал он, глядя на Сью и одаряя ее победительной улыбкой, он остался абсолютно верным мужем. На что тут жаловаться?

* * *

Отпускных фотографий у Грэма не получилось, что не слишком его удивило. Время от времени, переводя кадр, он чувствовал, что рычаг перевода транслирует его большому пальцу подозрения на какое-то внутреннее замешательство фотоаппарата, но, пока рычаг все-таки поворачивался, он надеялся на лучшее. В мастерской напечатали первые восемь кадров – там Энн сидела на крыше фермерского дома с привязанной к ее ноге козой, а вторая половина дома ловко укрывалась в каркассонских бастионах, – но потом сдались.

Хотя Энн уверяла, что все карточки получились забавными, а некоторые даже высокохудожественными, Грэм только пробурчал что-то и все выбросил. Негативы выбросил тоже. Позже он об этом жалел. Ему оказалось на удивление трудно вспомнить что-нибудь об отпуске даже спустя всего месяц с небольшим. Он помнил, что там он был счастлив, но без визуального подтверждения, где именно он был счастлив, память об этой эмоции представлялась бесцельной. Даже мутная двойная экспозиция оказалась бы уместна.

Почему это происходит – в дополнение к фильмам Энн и к его журналам? Что, в его мозгу какие-то рычаги внезапно сместились и сделали его визуально чувствительным? Но может ли такое случиться через сорок с лишним лет – сорок с лишним лет зацикленности на словесном аспекте бытия? Очевидно, что на каком-то этапе весь механизм начал приходить в негодность; от него стали отслаиваться части, мышцы – если там есть мышцы – устали и прекратили нормально функционировать. Надо уточнить у коллеги, у геронтолога Бейли. Но в сорок с небольшим? Что могло повлиять на такой сдвиг восприятия? Про мозг ты думаешь, когда вообще думаешь, как про некоторый инструмент – ты вкладываешь туда разные вещи и получаешь оттуда ответы. А теперь внезапно оказывается, что это он использует тебя: сидит там, занятый собственной жизнью, и дергает штурвал ровно в тот момент, когда все, по твоим представлениям, идет как нельзя лучше. Что, если мозг стал твоим врагом?

9

Иногда сигара…

Позвать гостей предложила Энн. По крайней мере, тогда квартира станет меньше похожа на полицейский участок и это изменит, пусть ненадолго, мрачный распорядок их вечеров. Выглядел он так: после ужина, заполненного опосредованными претензиями, после демонстративного опьянения Грэм молча удалялся в свой кабинет; Энн оставалась читать или смотреть телевизор, но главным образом ждала, что Грэм снова спустится. Ей самой казалось, что она как будто сидит на пластиковом стуле перед металлическим столом, вдыхая застоявшийся запах табака и ожидая, пока они вдвоем войдут в комнату – тот добросердечный, кто только и желает помочь, и тот непредсказуемо жестокий, которому достаточно всего лишь прикоснуться к плечу, чтобы выморозить человека целиком.

Примерно через час Грэм спускался на первый этаж и шел на кухню. До нее доносился стук льда, брошенного в стакан; или, иногда, в два стакана. Если стаканов оказывалось два, он был в добром настроении – иными словами, по-доброму подавлен. Он протягивал ей стакан и бормотал:

Стаканчик будет очень