Из Веретенников дошли известия, что деревня подверглась военной экзекуции за неповиновение закону о продразверстке <выделено нами. — К. П.>. Видимо, дом Брыкиных сгорел и кто-то из Васиной семьи погиб. В Крестовоздвиженске у Галузиных отняли дом и имущество. Зятя посадили в тюрьму или расстреляли [Пастернак: IV, 329].

Из исторических реалий тех лет в романе упомянуты войска Чехословацкого корпуса. Еще в вагоне на пути в Варыкино Живаго слышат разговор: «Атаман Галеев. Сказывают, стоит с чехом заслоном у Юрятина. Забрал, ядрена репа, под себя пристаня и держит»[112] [Там же: 335], подъехав к Юрятину, они видят завершение боя в городе:

Это иллюзион «Гигант» зажгли. Там юнкеры засели. Но они раньше сдались. Вообще, бой еще не кончился. Видите черные точки на колокольне. Это наши. Чеха снимают [Там же: 257].

Ср.:

В 1917 <…> десятки тысяч чешских и словацких солдат, отказавшихся защищать австро-венгерскую империю, объявили себя военнопленными у русских и получили разрешение добраться до Владивостока, чтобы затем присоединиться к французской армии. Согласно договору, заключенному 26 марта 1918 г. с советским правительством, эти 30 тыс. солдат должны были продвигаться не как боевое подразделение, а как группа граждан, располагающая оружием, чтобы отражать возможные нападения контрреволюционеров [Верт: 128].

По мере продвижения отрядов на восток все чаще возникали конфликты, местные власти пытались ограничить количество оружия, с которым передвигались «пленные», а чехи и словаки, напротив, подозревали, что большевики пытаются их обмануть, рассредоточить и не дать свободно покинуть русскую территорию. В результате

26 мая 1918 г. в Челябинске конфликты перешли в настоящие сражения, и чехи взяли город. Через несколько недель они взяли под контроль многие города вдоль транссибирской магистрали, имеющие стратегическое значение, такие как Омск, Томск, Самара, Екатеринбург [Там же].

Следующая реалия — так называемый Комуч, упоминание которого в романе также не вполне точно вписывается в реальную хронологию. Приехав в Варыкино (согласно романной хронологии — в апреле — начале мая 1918 года), Живаго слышит о Ливерии Микулицыне — главе местных партизан:

— …Он до сих пор еще не вырос, не остепенился, хотя отвоевывает Советской власти область за областью у Комуча.

— Как вы сказали?

— Комуч.

— Что это такое?

— Это войска Сибирского правительства, стоящие за восстановление власти Учредительного собрания [Пастернак: IV, 274].

8 июня 1918 года, в действительности практически немедленно после выступления Чехословацкого корпуса, в Самаре образовался «комитет из депутатов разогнанного Учредительного собрания (Комуч), <…> Казань, Симбирск, Уфа примкнули к Комучу» [Верт: 129]. Однако проведенная Комитетом мобилизация набрала только 30 тысяч человек. Большевики начали наступление, 8 сентября они взяли Самару.

Проблемы с мобилизацией в 1918–1920 годах, судя по всем источникам, были и у красных, и у белых (уклонения от мобилизации упоминаются регулярно в частных письмах 1919 года [Давидян, Козлов]). В романе успех в проведении рекрутского набора обеспечивает репутацию Стрельникова:

Разъездами его поезда был положен предел повальному дезертирству в крае. Ревизия рекрутирующих организаций все изменила. Набор в Красную армию пошел успешно. Приемочные комиссии заработали лихорадочно [Пастернак: IV, 250].

Сбежавший от набора, наоборот, к белым, Терентий Галузин попадает к партизанам, там оказывается замешан в заговоре и приговорен к расстрелу, а позже пытается выдать того же Стрельникова:

Отец его пропал в заложниках. Он узнал, что мать в тюрьме и разделит участь отца, и решил пойти на все, чтобы освободить ее. В уездной Чрезвычайной комиссии, куда он пришел с повинною и предложением услуг, согласились простить ему все грехи, ценой какой-нибудь крупной выдачи. Он указал место, где я отсиживался[113] [Там же: 457].

Верховный правитель Сибири, власть которого была провозглашена 18 октября 1918 году в Омске[114], адмирал Колчак упоминается в романе хоть и многократно, но не как действующее лицо, а скорее как обозначение обстоятельств: «оттеснение Колчака из Западной Сибири» [Там же: 327–328], «ряды колчаковских войск» [Там же: 334], «гибель Колчака неотвратима» [Там же: 337]. О крестьянской родне Галузиных сказано: «Перед ними Колчак лебезит, к себе зазывает, комиссары в лесное ополчение сманивают» [Там же: 311]; солдатка Кубариха рассказывает, «что будто бы красные освободили ее из Кежемской централки, где ее неизвестно за что держал Колчак»[115] [Там же: 350]. Та же Кубариха хвастается способностью приворожить «хошь Колчака, хошь Ивана Царевича» [Там же: 364]; назван партизанский лозунг «Все на Колчака!» [Там же: 359]. Наконец, Ливерий Микулицын говорит Живаго: «Колчак отступает на всех фронтах» [Пастернак: IV, 369], и «Гражданская война окончена. Колчак разбит на голову. Красная армия гонит его по железнодорожной магистрали на Восток, чтобы сбросить в море» [Там же: 370], «поражение Колчака» [Там же: 375]. Разговоры эти происходят осенью — зимой 1920 года, тогда как Колчак был расстрелян в Иркутске 7 февраля 1920 года, то есть именем «Колчак» называются просто отступающие войска белых.

Точно так же несколько раз для обозначения белых частей употребляется слово «каппелевцы»[116] — военные соединения, названные по имени полковника, а затем генерал-лейтенанта В. О. Каппеля, командовавшего с июня 1918 года корпусом добровольцев в Народной армии Комуча, а с осени 1918 года — одним из корпусов армии Колчака [Вырыпаев].

Важное свойство Гражданской войны на Урале и в Сибири —

наступления и контрнаступления «белых» и «красных» армий в октябре — декабре 1918 и марте — июле 1919 года породили чрезвычайно подвижные линии фронта и многочисленные смены власти во многих населенных пунктах [Нарский: 184].

В романе упоминается, как несколько раз меняется власть в Юрятине. Лара рассказывает Юрию Андреевичу в ответ на его наблюдения:

Мы подъезжали к городу в утро вашего переворота. <…> Дом, я вам говорила, как покачнуло! На дворе до сих пор неразорвавшийся снаряд у ворот. Грабежи, бомбардировка, безобразия. Как при всякой смене властей. К той поре мы уже были ученые, привычные. Не впервой было. А во время белых что творилось! Убийства из‑за угла по мотивам личной мести, вымогательства, вакханалия![117] [Пастернак: IV, 296–297]

В рассказе Тунцевой, которая стрижет и бреет Живаго после возвращения из партизанского плена, появляются, очевидно тоже как условное наименование обстоятельств Гражданской войны, «атамановщина» и «сапуновцы». Причем здесь, как и в рассказах Лары, упоминается Галиуллин в качестве командующего при белых в Юрятине:

Тут в атамановщину такое творилось! Похищения, убийства, увозы. За людьми охотились. Например, мелкий сатрап один, сапуновец, невзлюбил, понимаете, поручика. Посылает