Искандер встряхнул головой. Воспоминание было свежим, больным. Александера уже сел на диван и что-то говорил.

— …Ну не зря я тебя отправил, — сказал он, — нарубал ты ордынцев.

— Да, — сказал Искандер, — чуть не подох только.

— Законники, — сказал Александра скорее себе. — Прямые они и негибкие. Чуть мелкий проступок, сразу мочить. А как у нас тут, и гибким не быть? Полгорода можно сразу вешать. Он и повесит, вот увидишь.

Искандер неопределённо пожал плечами.

— Чёрт, и ведь и не избавишься от него. Народ у нас туповатый, думает, тот порядок наведёт. Вот когда их первых вешать начнёт, одумаются. Да поздно. Садишь, что стоишь, — сказа Александера, указал на стул. — Ничего с ним не сделать. С другой стороны, он тебе начал доверять. Нужно это использовать. Если мы будем знать детали того, что он ищет, мы сможем что-то предпринять. Как с законником разберемся, я снова тебя капитаном сделаю.

Искандер кивнул. На секунду у него мелькнула радость, но тут же исчезла. Манипулирует опять. Искандер понял, что звание перестало что-то значить для него. Если быть капитаном — это уметь закрывать глаза на ситуации, как с Хохлом, то пошло оно… Ведь никто не захотел ему помочь, когда он кричал про бордель в подвале у Хохла.

После того случая Искандер чувствовал, что внутри произошёл надлом. Он не был наивным, догадывался, что Грек в доле заведений во Внешнем Городе, но бордель был за гранью. Способный до смерти отлупить курсанта, Искандер никогда не стал бы обижать Метель или Иванку. Может, причина была в том, что он рос без матери, но Искандер чувствовал какой-то трепет и преклонение перед женщинами.

— Чтобы подозрений не вызвать, ты пока еду потаскаешь внешней охране. Так вопросов не будет, чем ты занимаешься. Я думаю, ты законнику понадобишься, и он попросит тебя о помощи. Ты поможешь, но только давай не как с Хохлом, если тебе что-то мерещится, поговори со мной.

Искандер снова кивнул. Вот ведь жаба! Даже не сомневается, что он что-то найдет, и ему опять что-то померещится.

— Свободен, — махнул рукой Александера.

Искандер кивнул и вышел, услышав обрывок истории про полынью, утонувшие сани, которую рассказывал Салават. Вот только с полуголой Аленой вместо Кима там был Искандер. Завидует, гад, сам к Иванке клинья подбивал. Не успел он вернуться, как Салават уже решил подножку поставить.

— И тут я вижу, что она, голая, лезет к нему под одеяло, — сказал Салават.

Он не успел закончить. Искандер и не понял, как выдернул стул из-под шутника и пришел в себя от того, что стоит над ним, надавив коленом на горло и замахнувшись. Дело было даже не в том, что Салават выставил его перед Иванкой в неприглядном свете, ему было неприятно слышать такое про Алёну.

— Придурок, — сказал Искандер в наступившей тишине и отпустил Салавата. Охранники переглянулись, расступаясь перед ним. Ну вот, так и пойдут слухи. Поодаль стояла Иванка, и взгляд её не предвещал ничего хорошего. Он хотел что-то сказать, но промолчал. Гадюшник, хоть и звался охраной. Плевать им на всё, кроме своих желудков. Искандер молча развернулся и вышел из «Полушки».

Он вдруг вспомнил лицо заплаканной девушки в подвале Хохла. Если он думал помочь Василю, руки чистыми не будут. Прав был Александера, нет того, на что Василь закрыл бы глаза… Но лучше кровь, чем грязь.

Глава 10

Ким

Ким сидел на пороге ресторана, глядя на восходящее солнце.

Он чувствовал себя спокойно, впервые с тех пор, как уехал из Кумертау. Изводящий зуд страха отступил. Если бы легенда дала трещину, то его бы уже задержали. Он видел, даже надзор со стороны городских почти исчез.

Страх заставил его действовать в плену. Ужас от возможности рабства, ведь ордынцы могли его грохнуть без разговоров. Позже, когда он бросился в воду, это он не геройствовал. Туда его толкнула возможность разоблачения, близкая перспектива дознания и пыток. Позже Ким понял, что он начал подстраиваться под легенду о ветеране, которую сочинял на ходу, но в тот момент в его действиях не было расчёта. Кореец не мог это объяснить, но стоило этому страху появиться, и он делал вещи, которым потом сам удивлялся.

Болели отбитые рёбра, но впервые за несколько дней в Сибае он улыбался. У него были еда и постель на неделю. Самое важное, он получил связь с подпольем, и теперь был лишь вопрос времени, когда будет контакт. Он прокрутил в голове вчерашний день, думая, всё ли сделал правильно.

Вчера утром он, как обычно, направился на площадь. Город опустел, от бескрайних юрт и чумов на стойбище осталось лишь два десятка временных построек и у Кима без конкуренции стало больше работы. Время завтрака заканчивалось, работяги потянулись в сторону карьера. Неприкаянных обитатели ночлежек разбрелись по городу, выискивая работу. Ким увидел мужчину с каравана, который потерял жену. Тот шёл, пошатываясь, в сторону ночлежки. Ким почувствовал, что за ним кто-то следит. Он обернулся, и увидел якута, что медленно шел позади. Немолодой уже, дублённая от ветра кожа и больные от солнца, воспалённые глаза. Несколько раз за последние дни Ким видел, как тот аккуратно следит за ним. Ким понимал, что действует неправильно, но ему хотелось понять, кому же он интересен. Он подошёл, поприветствовав якута.

— Табак есть? — спросил Ким. Якут покачал головой и протянул кисет понюхать — пахло травами. Кленовые листья, чабрец, зверобой, хмель. Ким вздохнул, но всё-таки достал из кармана копейку.

— Таких, как ты, я не знаю, — сказал якут по-башкирски.

— Да. Таких, как я, больше нет, — задумчиво ответил Ким, выпуская кольца дыма.

Он думал, существует ли ещё Корея — он помнил рассказы отца о родине, тот плакал, когда вспоминал Пхеньян. Когда началась Зима, он учился в медицинском институте в Уфе и уже не смог уехать. Ким не знал маму, она умерла, когда он был маленьким, но она тоже была из Северной Кореи.

— С торговлей приехал? — спросил Ким.

— Да. Пушнина. Жир. Кость, — отметил якут, пуская кольца дыма.

Кореец видел, как из ресторана вышел Ель и уверенно двинулся к нему. Спиной Ким чувствовал, что якут проводил его взглядом. Точно шпион, вот только чей? Ким пошел навстречу кабатчику поклонившись в пояс. Ель оправдывал кличку —