— Есть что-то прикольнее измены на свадьбе? — я усмехаюсь, потому что даже для меня это «ту мач»

Милана смотрит тоже усмехаясь, головой качает.

Измена, измена… Опять вернулись к этой теме.

— Так что прикольное?

— Она через много лет узнала, что Гаркуша праздновал на теплоходике не потому, что такой крутой. Наоборот. У него денег не было совсем. Он просто купил всем копеечные билеты на этот несчастный теплоход, ящик водки, ящик шампанского и какие-то дешевые фрукты. Да, и еще кто-то из гостей принёс там колбасу, салатики — по своей инициативе. Получилась почти студенческая свадьба, дешево и сердито.

— Зато красиво и память.

— Наверное. Немного фальшивая память. Искажённая.

— Это точно.

Мы замолкаем. Я наполняю бокалы.

— Арс, мне нужно в отель.

— Я знаю. Ты не ответила про свадьбу.

— Что ты хочешь услышать? Да, я была как все. Мне хотелось красиво. Платье роскошное, лимузин. Праздник. Чтобы ритуалы какие-то, церемонии, выкуп невесты. Первый танец чтобы вальс. И танец с папой обязательно. И чтобы я поплакала от счастья. И жених при всех бы какие-то красивые слова говорил. Хотелось, Арс, да. К чему только это всё?

— Жене моей тоже хотелось.

— Что?

— Вот это всё.

— Ну, знаешь, Арсений Северов, извини, но…

— Стой.

Крепко хватаю за запястье, удерживаю, потом дергаю на себя, плевать, что игристое расплескивается. Мила вскрикивает.

— Прости. И послушай. Я женат. Да. На хорошенькой, милой девочке, которая меня обожает. Дочь друга отца. Я её с пелёнок знаю. Она для меня как сестра была.

— Арс…

— Погоди. Раз уж я начал исповедоваться. Дай закончить. Услышь меня. Просто услышь. Я её не люблю. Она это знает. И знает, что я изменяю. И её это устраивает. Ей хотелось красивую свадьбу, о которой полгорода говорило и в прессе освещали. Хотелось замуж за завидного холостяка, который входил в десятку самых желанных женихов Питера.

— А ты был самым желанным? — вижу, что ёрничает, царапается, защищает свои границы. Еще и вырваться желает.

— Был. Обо мне даже журналы писали всякие ваши, женские. — отвечаю, усмехаясь, сам понимая, как смешно звучит. Хвастаюсь своей востребованностью.

— «Форбс»?

— Не совсем женский, но да, и они тоже.

— Как раз самый женский. Именно для прошаренных.

— Соглашусь.

— Зачем ты это рассказываешь, Арс?

Хороший вопрос. Снова её притягиваю, близко. Совсем. Чувствую дыхание. Касаюсь осторожно губами волос, висков. Наглею, опускаюсь к мочке уха. Она замирает. Терпит.

— Ты же понимаешь, что это ничего не меняет.

— Не меняет. Да. Просто я хотел, чтобы ты поняла. — шепчу, меняя тон. Прямо в ушко.

— В постель ты меня затащить хотел.

— И это тоже. Затащить и не выпускать. Потому что не вижу причин поступать по-другому.

— А я не вижу причин с тобой спать теперь. Прости. — резко отстраняется, но я её из рук не выпускаю.

— Что, совсем-совсем нет причин?

Милана смотрит прямо. Умеет она вот так вот смотреть. Не прячась, не тушуясь.

— Мне было очень больно, когда я узнала об измене Олега. Очень, очень больно. Я была подавлена, разбита, почти уничтожена. Как женщина, понимаешь? Измена уничтожает именно женское начало.

— Мила…

— Подожди, выслушай. Сейчас мне меньше всего хочется, чтобы по моей вине вот так же страдала другая женщина. Какой бы она ни была.

— Я понимаю.

— И всё равно предлагаешь секс?

Молчу.

Сложно с женщинами. Да, я действительно понимаю о чём говорит Милана. И всё равно предлагаю ей связь.

Я тоже умею смотреть прямо.

Глаза в глаза.

— Я хочу быть с тобой. Хотя бы эти несколько дней. Просто быть с человеком, который меня нереально зацепил. Который меня возбуждает, будоражит, волнует. С которым я хочу находиться рядом. В котором я чувствую родственное ДНК, понимаешь?

— Я понимаю, но…

Ничего она не понимает. Не понимает, насколько сейчас вот это её состояние меня ломает. Как мне хочется её получить именно такую. Отстранённую, недоступную, протестующую. Мечущуюся. От праведности и долга к удовольствию, блаженству.

Давай, милая, давай. Сдавайся.

Сколько осталось в жизни таких вот настоящих моментов, когда ты обнажён полностью, хоть еще и одет?

А я перед ней сейчас обнажён. Открылся полностью.

— Я хочу тебя. Тебя. Только тебя. Ты моя женщина на сто процентов. На миллион. Ты подарок. Ты бесценна. Ты единственная, неповторимая. Ты нужна мне.

Сдавайся же, ну?

— Арс…

Слабеет, дрожит, замирает, трясётся, кожа в рисунках мурашек, аромат.

Рвётся фольгированная упаковка резинки…

— Арс… нет…

Да, Милана, да. Просто скажи «да».

— Ненавижу тебя.

Ненавидь, пожалуйста, только вот так, острее, глубже!

Прижавшись к панорамному окну, глядя на темнеющее небо Санкт-Петербурга, на величественный Исаакий. На золото и мрамор.

Без остатка. До дна.

— Арс… боже…

Да. Очень глубоко.

Почему же так хорошо в ней, а? Почему же только с ней оно вот так неистово?

Почему мысли только о неё, в голове только она?

За что нам с ней это, а? За что?

Ладно, мы потом решим. Потом будем рефлексировать, страдать, каяться. Отмываться.

Хотя я не понимаю, почему мы должны, отчего?

Оттого, что я не могу развестись с девочкой, которую не хотел и не хочу?

Оттого, что женщина, которую хочу, пожалела эту девочку?

Всё это бред.

Жить надо. И получать от жизни лучшее.

Сейчас для меня лучшее — это она. Незнакомка из кафе, забраковавшая мой раф. Попутчица, чьё соседство стало таким приятным. Любовница, которая заставляет плавиться мои внутренности.

Женщина, которую хочу видеть моей. Пусть на пару дней, на неделю.

Потом решу на сколько.

Может и навсегда? Чем чёрт питерский не шутит?

— Арс…