— Что, замёрзла?

Голос, как всегда, суров. Но меня больше не обманешь этой внешней напускной гневливостью. Поэтому просто мычу что-то невразумительное с утвердительной интонацией — спросонья неохота говорить. Он плотнее загребает меня в объятья.

— А нечего было во сне шляться, где попало. Кто тебя просил? Я и без того рассказал бы обо всём, или дал бы считать с памяти. Опять занимаешься партизанщиной?

— Чем?

От удивления я даже глаза открываю.

— Ты откуда таких слов набрался? Не то, чтобы я против, просто интересно!

Мага снисходительно хмыкает.

— А кто бросил меня наедине и надолго с двумя разговорчивыми девицами? Волей-неволей приходится проводить с ними вечера, помогая с учёбой. А у наших дочерей, оказывается, немалый словарный запас. Весьма специфичный. Иномирный. Я почерпнул оттуда много нового.

— Ага. Вот откуда «двойные стандарты» у бабушки Софьи… — невольно прокалываюсь я. И сконфуженно замолкаю.

— Не уклоняйся от темы, — возвращается супруг к прежнему менторскому тону. — Ива, направленные, как в твоём случае, сны — очень специфичный вид магии и требует большого расхода сил. Ты хоть догадываешься, отчего у тебя такой озноб? Слишком увлеклась, потратилась. Это вредно и для тебя, и для малышей. Будь добра, сдерживай подобные порывы. Не маленькая уже.

Так, ворча, он поглаживает мне живот, вторую ладонь кладёт выше, и в солнечном сплетении вдруг вспыхивает крошечное, но очень жаркое солнышко, такое же показательно сердитое, как мой некромант. Поворочавшись внутри, оно расправляет протуберанцы — и разом, вспышкой, выжигает из меня холод. Ух… даже в пот шибануло, как в парилке!

— Так хорошо? — требовательно спрашивает муж.

Мне вновь не хочется говорить — разнежилась. Просто киваю.

И вдруг перед глазами встаёт лицо Даниэлы, перечёркнутое безобразной паутиной. Нет, молчать о таком трудно. Может, и самому Маге нужно выговориться?

— Мага, — окликаю я его после паузы. — А тебе раньше приходилось выносить приговоры?

Он тоже медлит. Затем отвечает не слишком охотно, но без особого волнения:

— Считаешь меня чудовищем? Приходилось. И приговаривать, и даже убивать. Ива, я же боевой некромант, я почти в сотне квестов побывал, а заодно и на войне. Как ты думаешь, чем я там занимался? Я, мужчина-маг, мужчина-воин? Наравне, кстати, с женщинами-воинами, если вспомнить Лору и иже с ней… Предвижу твой вопрос: да, и женщин убивал. Приходилось. Демоницы, ламии, эмпусы, гарпии — весьма кровожадные особы, скажу тебе. Хотя, говорят, в мирное время они любящие и нежные матери, готовые глотку порвать за своих детёнышей; верные подруги, иногда прекрасные хозяйки. Кто-то на досуге не оружием на полигоне бряцает, а картины пишет или даже стихи; вышивает, вон, как ты… В мирное время просто идеальные женщины. А в бою как их увидишь — сразу об идеалах забываешь. Обрушивается на тебя этакое чудовище с голой грудью, с ощеренными клыками, в чужой крови перемазанное, летит с копьём наперевес или когти выставив — а они у неё как бритвы; десять бритв, длиннее пальцев, и все на тебя нацелены. И тут уже не до моральных принципов. Просто рубишь в ответ. Или… Ладно, не буду грузить подробностями, это не для беременной женщины. Но в бою всё просто, Ива. Женщина, перешедшая в статус воительницы, уже не имеет пола, Морана тут всех равняет.

— В бою — это как раз очень понятно, — бормочу, переворачиваясь на спину. — А вот в обыденности — да… Мне казалось, да и сейчас кажется, что никто с бо́льшим трепетом не относится к своим женщинам, как некроманты. Вы так за ними ухаживаете, так бережёте, балуете, что эта любовь мешает вам… как бы это сказать?

Он закладывает руки за голову, понимающе усмехается:

— Быть объективными? Принять верное решение?

— Да, как-то так.

— Ну, Ива, не смешивай всё в кучу. Одно дело — любить и беречь, и совсем другое — оперировать всё тем же здравым смыслом. Трепетное и беззащитное создание, привыкшее во всём полагаться на своего мужчину — это одно; такому тепличному цветочку и в голову не придёт причинить зло предполагаемой сопернице. Даже если случись невероятное и ей придётся при самообороне отнять чужую жизнь — её полностью оправдают. Тем более что мы умеем считывать память даже с трупов, и восстановить картину и истинные мотивы участников несложно. Другое — когда, привыкнув к вечному потаканию своим капризам, женщина уже не задумывается ни над моральной стороной своих желаний, ни над законной. Границы стёрты, потому что всё можно! А главное, она твёрдо усвоила: ей за это ничего не будет, она же девочка… Вот поэтому по ним больнее всего бьёт не наказание даже, а эта самая правда жизни: что девочкам, оказывается, тоже приходится отвечать за свои дела. И мир рушится. Для них.

Какое-то время мы молчим.

— А ведь она не сдастся, Мага, — сообщаю я наболевшее.

— Разумеется.

И вдруг умолкает. Спрашивает осторожно:

— Это ты сейчас про кого?

«Наверное, про обеих. А ты о ком думаешь?» — так и хочется поддеть мне его. Но, вздохнув, отвечаю:

— Про Даниэлу, конечно. Совсем она не похожа на смирившуюся с наказанием… Стоп, — перебиваю сама себя. — Погоди. Как-то неправильно всё это.

Он красиво приподнимает бровь, поворачивается на бок, опершись о локоть. Одеяло сползает, обнажив идеальный торс. Да чтоб мне пропасть, это ж не мир — это просто питомник по выращиванию красивых мужиков! На кого ни глянь — или картину пиши, или ваяй в мраморе. За что мне такое счастье? И эстетического удовольствия сколько угодно, и неотразимый суженый, считай, в пожизненной собственности…

Мага не даёт мне развить мысль о его редком статусе Единственного и Неповторимого при существующей полигамии. Уточняет:

— Что неправильно?

— Да вся эта тема. Моя вина, не нужно было вообще её затрагивать. Всё-таки в супружеской постели место только для двоих. Зачем сюда посторонних тянуть, хоть и в разговорах? Нечего отвлекаться!