Сохраненное на негативе изображение раздваивается – одно остается неподвижным, другое же продолжает двигаться и развиваться наяву. С каждой минутой разница между ними, зазор (лимб) растет, увеличивается, проходят дни, месяцы, годы, столетия. И вот их (изображения) уже невозможно совместить, потому что разница между тем, что было, и тем, что есть неизбывна, эта разница и есть жизнь.

Читаем у Битова: «Хорошо бы начать книгу, которую надо писать всю жизнь… То есть не надо, а можно писать всю жизнь: пиши себе и пиши. Ты кончишься, и она кончится. И чтобы все это было – правда. Чтобы все – искренне.

Вот пишу и не знаю… Ведь чтобы писать искренне, надо знать, как это делать. Иначе никто тебе не поверит, что у тебя искренне. Сделать надо.

Вот это-то и ужасно: все-то – литература…

А я – такой-то человек. У меня есть люди, которых я люблю, люди, с которыми я знаком, люди, которых я не знаю. Все эти люди как-то меня знают, что-то обо мне иногда думают, когда есть к тому повод. А я совершенно не представляю, что они обо мне думают. Но мне кажется, они не допускают, что я какой-нибудь другой, чем они. Я даже могу допустить: иначе быть не может… То-то и оно. Все люди – центры. Два с половиной миллиарда центров…

Иногда я попадаю не в фазу. Периодически. Довольно часто. Не в фазу – значит, как-то все у меня не как у всех, все со мной подло, все из рук валится, надо одно – а хочется другого.

Ничего не получается».

Жизнь сама по себе не получается, потому что она теперь не просто жизнь, а жизнь прозы.

Компромисс Битова

Нелегко жить человеку, который знает жизнь в ее абсолютном значении.

Андрей Битов

25 июня 1962 года у Андрея и Инги родилась дочь Аня.

Анна Андреевна, стало быть.

Но не Ахматова…

Битов вспоминал: «Это получилось случайно. Бродский виноват. Я хотел назвать ее Александрой, Сашей, в честь бабушки. Она уже родилась, когда я встретил Бродского на Невском, и он отговорил: “Александра – это по-гречески ‘мужественная! Есть же хорошие русские имена – Татьяна, Анна”. Подавил меня своим апломбом. Дочь сама вытащила из шапки “Анну”, когда уже могла хватать рукой бумажки».

Таким образом, количество обитателей квартиры № 34 в доме № 6 по Аптекарскому проспекту увеличилось.

К этому времени у начинающего сочинителя уже были публикации в альманахе «Молодой Ленинград» (в частности, рассказ «Бабушкина пиала», 1960 год), а в Ленинградском отделении «Советского писателя» готовился к выпуску его первый сборник рассказов «Большой шар», который увидит свет в 1963 году.

Из редакционной аннотации к сборнику: «Автор этой книги молод, и молода его первая книга “Большой шар”. Пристально всматривается Андрей Битов и солнечно, ярко, жизнелюбиво открывает его для себя и для нас… Андрей Битов тонко и точно чувствует силу слова, у него гибкий, богатый ритмами язык, щедрая образность. Доброе, доверчивое отношение к миру, к людям пронизывает эту светлую и поэтичную книгу».

Впрочем, официальная критика к книге отнеслась иначе. В «Известиях» молодого автора осудили за «чрезмерную приниженность и растерянность героев». Мол, не было в них комсомольского задора и жизнелюбия, не просматривалось в них «уверенности в завтрашнем дне», мол, пасовали они перед трудностями жизни и зацикливались на себе.

Читаем у Битова: «Моя первая книга, “Большой шар”, выходила в 1963 году. Чтобы вышла книга, я пошел на компромисс и согласился выкинуть из нее несколько вещей… я легко пошел на компромисс, потому что уже писал “Пушкинский Дом”, первая редакция которого была закончена в 1964 году. Мой замечательный редактор Кира Успенская делала все для того, чтобы книга хотя бы появилась. Но как только она вышла, оттепель стала закрываться. Она легла на прилавок писательской лавки возле Клодтовых коней 8 марта 1963 года, а это совпало с открытием Пленума по идеологии. Но я успел проскочить с публикацией. Вместе со мной готовили к выходу первую книгу Рида Грачева. Он не захотел выкидывать ни одной своей вещи, хотел выйти весь. И его книга не вышла. Это сломило его… (о Риде Грачеве еще будет рассказано на этих страницах. – М. Г.). Книга вышла, и был слух, что ее собирались хвалить наши генералы-либералы: Паустовский, Корней Чуковский. Началась дискуссия. В “Литгазете” меня разругал Воеводин (Е. В. Воеводин (1928–1981) – прозаик, литературный критик, общественный обвинитель на процессе. И. А. Бродского. – М. Г.). Ему скромно ответил Георгий Гулиа, в статье “А как же быть с юмором?”. (Г. Д. Гулиа (1913–1989) – прозаик, лауреат Сталинской премии. – М. Г.). А третьим, кто добил Воеводина, был Ермилов (В. В. Ермилов (1904–1965) – литературный критик, идеолог РАППа, лауреат Сталинской премии. – М. Г.). А Ермилов был известен тем, что он якобы был стукач по кагэбэшной линии. Потом оказалось, что не был, а вот для публикации Михаила Бахтина он сделал многое. И я попал под прицел нашей либеральной части: “Ах, Ермилов про него хорошо написал”. И я сразу стал плохим. И не стали Паустовский и Чуковский мараться. Каждый испытал на себе что-то подобное. Эту скрытую партийность нашего либерализма».

Возвращаясь к «растерянному герою» (по словам безымянного критика из газеты «Известия»), допустимо предположить, что таковым стал сам 26-летний Андрей Битов, невольно оказавшийся в центре нешуточного литературного скандала, коими, как известно, был славен советский писательский истеблишмент.

Да, молодой автор совершенно растерялся от совписовских нравов Растеряевой улицы (каламбур, если угодно), изображенных еще в 1866 году Глебом Ивановичем Успенским: «Принадлежа к числу захолустий, она (улица) обладает и всеми особенностями местностей такого рода, то есть множеством всего покосившегося, полуразвалившегося или развалившегося совсем. Эту картину дополняют ужасы осенней грязи, ужасы темных осенних ночей, оглашаемых сиротливыми криками “караул!”, и всеобщая бедность, в мамаевом плену у которой с незапамятных времен томится убогая сторона».

«Крики “караул!”», «ужасы темных осенних ночей», «мамаев плен» – российские сюжеты, хорошо узнаваемые не только во второй половине XIX столетия, но и в последующих за ним веках.

Битов пишет: «Единственная приличная заметка о первой книге была в журнале “Юность” Юрия Трифонова, который в ту пору еще не был знаменит, хотя и был лауреат Сталинской премии. В этой заметке он придумал про мою прозу термин, которым потом многие пользовались: “островидение”. И вдруг меня посылают все-таки на съезд молодых писателей. Вроде какая-то реабилитация. Это был год, наверное, 64-й. Я еду, и моим руководителем должен быть Георгий Мокеевич Марков» (Г. М. Марков (1911–1991) – прозаик, драматург,