Шрифт:
Закладка:
Кучер ловко соскочил с козел, откинул полу, веничком обмел снег. Печка-ногогрейка топится, что ещё нужно?
— Фонари включить, Александр Александрович?
— Не стоит. Поедем медленно, надеясь на луну.
— Куда?
— Куда и прежде собирались.
— Ага, понял, — кучер вернулся на козлы. Вот как говорим, обиняками, чтобы не упомянуть всуе страшный адрес.
От Муса до Чека как от пули до штыка. Не понять, далеко, нет. Скорее таки, нет. Потому что вот она — Чека. Соседи, можно сказать.
Кучер подъехал к парадному ходу, но Арехин поправил — нам к левому.
Кучер бы и перекрестился, да никак — кнут и вожжи мешают.
У левого хода горела маленькая, пятисвечовая лампочка. Не сколько ради света, сколько для понятия — в Чека не спят, и с током всё в порядке. Непонятному, конечно, всё рано, но понятливые начинали раскаиваться и сознаваться уже на пороге.
Арехин сошёл на снег, умеренно истоптанный, кое-где в кровавых плевках — это в горячке кто-то вздумал отбиваться. За ним соскочил и тёзка Он, неодобрительно огляделся:
— Неуют.
— Неуют, неуют, — подхватил часовой, — кулаком по рылу бьют, раз дадут и два дадут, а потом в Чека ведут.
— Весело, — оценил Арехин. — Сам сочинил?
— Сам! — ответил часовой и только затем поинтересовался: — А вы, наверное, товарищ Арехин и есть?
Вот она, слава! Иные всю жизнь за ней гоняются, а тут сама пришла, вцепилась острыми зубами в икру и грызет, грызет неотступно.
— Мне дежурный передал, гляди, Петька — меня Петькой кличут, — гляди, Петька, в оба. Сейчас сам Арехин приедет на паре вороных. Откуда, спрашиваю, знаешь. Да вся Москва, говорит, этих вороных обязана знать. Вороные эти лихого ездока возят, чуть не по нём — пулю в лоб каждому, хоть сам-три, хоть сам-семь.
Ага. Эхо светящихся попрыгунчиков.
— Мало ли вороных по Москве?
— Таких — лощёных, сытых, смелых — почитай, только что у вас.
— Ну, а насчет того, что я еду сюда, откуда дежурный узнал?
— Вот и я про то спросил, а он отвечает — сам товарищ Дзержинский телефонировал. Велено любое ваше приказание исполнять.
— Так таки и любое?
— Совершенно! Прикажите застрелиться — исполню!
— Ну, с этим погодим. Пойдем пока вовнутрь, к дежурному.
Внутри Чека от МУСа отличалась, как Большой театр — от Малого. Если в Малом больше говорили, то здесь — кричали. Орали то есть. На все голоса. И дискантом, и басом.
— Что это они у вас… так? — спросил Орехин.
— Работаем, — коротко ответил часовой. Нет не часовой, часовой бы пост не оставил, скорее — вестовой. А кто, впрочем, знает, как тут у них устроено.
Где-то вдали завопили особенно пронзительно.
— Наш человечек, — сказал часовой. — С ним дежурный следователь разбирается. Немножечко разогреть решил к вашему приезду.
Они спустились на три пролета вниз. Пролёты средние — меньше, чем на полноценный этаж, но много больше, чем на пол-этажа. Всюду светили маленькие тусклые лампочки, а на стенах в особых настенных подсвечниках держались наготове и свечи — на всякий случай.
Двое чекистов тащили за руки женщину. Та и ногами не перебирала, висела на руках.
— Видите, работы сколько, — часовой дружески кивнул коллегам.
У крепкой, дубовой двери он остановился, постучал.
— Ну? — раздалось изнутри.
— Признанье гну, — отворяя дверь, сказал часовой.
Дежурный следователь всем видом показывал, как он рад Александру Александровичу. Улыбался, он, впрочем, тёзке Он — у тёзки и наган на поясе, и куртка кожаная, и буденовка, а Арехин что — типичный шпак.
— Подозреваемые задержаны, — голос у дежурного слегка тянулся. — Главный подозреваемый признался во всем.
— В чем именно?
— Что самочинно покинул вверенный эшелон, то же приказал и охране, оставив ценный груз на произвол каких-то проходимцев.
— Не самочинно, — прохрипел человек в кресле.
Был он молод, лыс, изможден и совершенно наг.
— Ну, ну. Вот сейчас все товарищу и расскажет. Вдруг он сказки любит.
Арехин осмотрел человека в кресле. Кресло было медицинское, дерево, клеенка и резина. Клеенка и резинка измазаны калом, моча тоже давала знать. Предплечья, бедра, голени были прикреплены к ножкам и подлокотникам широкими кожаными ремнями.
— Вас били? — спросил Арехин.
— Лучше бы били, — ответил человек в кресле.
— Тебе ли жаловаться, Чухно, — обрезал сидевшего дежурный. — Сам-то и кулаками, и дубинкой, и пилою работал, ничего.
— Я врагов…– голос у Чухно окончательно сел, и дежурный протянул ему кружку. Потом вспомнил, что руки привязаны к креслу, и напоил сам.
— Мы ж тут не звери. Скажи правду, и зря тебя мучить не станем.
— В расход пустите?
— Раньше, позже, все там будем.
— Я правду и говорю…
— Ну, как знаешь. Вот, товарищи МУСовцы, какой нам подарок сочувствующие революции учёные сделали. Бить не нужно, а язык развязывает лучше плетки-семихвостки. Вот тут штуковинка такая, с ручкой, ручку покрутишь, она ток дает. Ток, он по проводам идёт. Провода прикрепляешь к допрашиваемому и крутишь, сначала послабже, потом и сильнее. Рассказывают, о чем только не спросишь. Даже и совсем ничего не спросишь, все равно рассказывают. Мы тут пробуем, куда лучше всего провода приставлять. Вы тоже попробуйте, вдруг свежий глаз что и подскажет, — и он протянул Орехину пару проводов.
— Ага, — тёзка Он помнил уроки электротехники. — Изолировано каучуком, шелковая оплетка. Многожильный, общее сечение миллиметра два. Клеммы типа «крокодил», окислились. Их бы спиртом.
— Эк как в МУСе учат. Про спирт мы и не знали. Дельная мысль.
— Дарю вторую дельную мысль — вступил и Арехин, — организуйте пару вёдер теплой воды, сто граммов очищенной, принесите чистую смену белья ну, и верните гражданину Чухно обмундирование. Очень быстро.
— Будет исполнено, — сказал дежурный. — Оружие возвращать?
— Возвращать.
Сделано все было действительно, быстро. Тут же, в кабинете, гражданина Чухно обмыли с зелёным мылом, вытерли насухо, одели в чистое бельё, дали стопку водки, крошечный бутерброд с селёдкой. Потом Чухно
