Шрифт:
Закладка:
— Уж не вы ли? — спросил, улыбаясь, Малиновский.
— Не я. Инженер, которому мы дадим фамилию… пусть будет инженер Лось. По плану марсианских слуг, он должен было доставить на Марс нечто, облегчающее перемещение с Марса штурмовых батальонов. Но у инженера были свои счеты с марсианами. Он провел контратаку. Доставил к ним кое-что другое.
— И что же?
— Инженер Лось заразился инфлюэнцей, и больным переместился на Марс. На этой планете отвыкли от инфекционных болезней — если верить вашей книге, уважаемый Александр Александрович. Я ей верю — по крайней мере, в этом аспекте. И вот к ним попадает человек, нашпигованный микробами инфлюэнции. Не знаю, выпили марсиане кровь инженера, съели его целиком, или просто общались с ним, но, полагаю, эпидемия на Марсе будет бушевать куда сильнее, чем на Земле.
— Но ведь со мной… То есть… — ошеломленный Малиновский замолчал. — Ваша фантазия меня, действительно, впечатлила.
Английский писатель, которому девушка что-то быстро-быстро говорила вполголоса, согласно кивнул головой.
— Идея неплоха, — перевела его слова девушка, — но для успеха у публики нужны будут подлинные марсиане на нашей бедной Земле. Человеку нужно почувствовать опасность здесь и сейчас, а не сто миллионов миль. Они слишком далеко от меня, думает обыкновенный человек, и не боится.
— Да. А вот если они — или их слуги — в трех шагах… Впрочем, это я так… Мечтаю. А увижу лист бумаги, и малодушие одержит верх, рука станет деревянной, перо — свинцовым, а чернила замерзнут, как вода на морозе.
— Вот, вот… предоставьте это дело другим. А сами займитесь… Чем вы сейчас занимаетесь? — спросил Малиновский с требовательностью вождя третьего ранга.
— Ловлю светящихся попрыгунчиков.
— Кого?
— Банду, рядящуюся под оживших мертвецов.
— Вот и ловите. Очень важное для революционного порядка дело.
— Я тоже так считаю, — серьезно сказал тезка Аз и подмигнул девушке.
Та смутилась на секунду, потом улыбнулась.
Орехин решил, что это не спроста, и потом, на пути в МУС, все поглядывал на тезку, который то хмурился, то улыбался, а то просто смотрел на пару красных камешков на ладони…
1
Рождество в МУСе не праздновали. Пережиток. Да и настроение не радостное. Парадный блеск, да в брюхе треск.
Сашка огляделся в зеркале. Обмундирование новое, из Кремля. Ботинки, правда, старые, зато по ноге. Обмотки-то новые, суконные. Богатырка-буденновка по зимнему времени греет слабо, зато сразу видно — не буржуй, не служащий какой-нибудь, не рабочий даже, а настоящий боец революции. А ремень! А кобура! А маузер! Хоть и вправду на парад!
В животе несознательно заурчало, но перезатягивать ремень Сашка не стал.
Поурчит и перестанет.
Паёк последнее время полегчал. Мы не на фронте, говорит товарищ Оболикшто. Всё лучшее — для фронта. Включая паёк. Ну, а нам здесь, в городе, жаловаться грех. Крыша над головой, тепло, служба опять же.
Чекистам лучше, конечно. У чекистов паёк побольше, мешочники за ними, реквизиции. Подошел к поезду, потряс мешочников. Еду, золото и теплую одежду конфисковал, а потом, согласно приказа, треть от конфискованного (Сашка научился произносить это заковыристое слово легко и без запинки, вот она, привычка) законно доставалась чекистам. А там кто следить будет, треть, две трети, три… Революционная совесть разве.
МУСовцам же мешочников трогать не велели. Мешочники — дело политическое, чекистское, а мусовцы должны бандитов ловить. Сытое брюхо к уголовщине глухо, а живот подведёт, сам на след нападёт.
Орехин в эту ночь дежурил по МУСу. К дежурству он подготовился основательно — ещё раз почистил и смазал маузер, запасся дровами, на буржуйке стоял полный чайник кипятку, всегда можно горячего хлебнуть. Кроме того, было ещё четверть фунта ржаных сухарей, два кусочка сахару и три таблетки сахарину. Сахарин он вместе с кипятком употребит, сухари же Орехин есть не собирался, а собирался наутро отдать письмоводительнице Клаве. Клава носила разные бумаги по разным местам, много уставала, и у неё был десятилетний братик. Четверть фунта сухарей да ещё сахар ей бы очень пригодились. Только возьмет ли? Клава — девушка гордая.
Чайник на буржуйку он поставил так, чтобы не кипел. Нехорошо, если кипит — воздух сырым делается. А от сырости всякие болезни. Чахотка, цинга, инфлюэнция, даже болотная лихоманка, от которой страдает товарищ Оболикшто. Ну, там неизвестно, кто от кого больше страдает: товарищ Оболикшто выпьет назло лихоманке порошку горького и шерстит бандитскую сволочь с особой революционной страстью. Говорят, она от комаров бывает, лихоманка. Но не о нашенских, а от южных. Уж его-то, Сашку, как только комары не жрали. Бывало, мальцом по грибы в лес пойдёшь, или по малину, вернёшься пухлым от комарья, а всё ничего. Попухнет, почешется, да и пройдет, никакой лихоманки.
Помимо Сашки в здании МУСа рождественскую ночь встречали истопник и сторож. Оба инвалиды, оба старики, сторожу Михеичу, поди, сорок стукнуло, да и истопник Аверьяныч не намного моложе. Держали их для порядку, какой из Михеича сторож, если он глуховат, слеповат и трусоват? Такой же, как из Аверьяныча истопник. То есть истопник он неизвестно какой: дров было мало, всяк топил самому себе в соответствии с возможностями и склонностями: хочешь, до полудня выжги все дрова, а потом сиди в стынущей комнате, а хочешь — наоборот. Имелись любители третьего варианта, которые умудрялись весь день поддерживать буржуйку в полуживом состоянии, но то требовало искусства особого. В общем, никто Аверьянычу ничего топить не доверял. Разве котят. Остались котята, слепые, а кошка, мусовская Мурка, пропала. Верно, крысы сожрали. Или ещё кто. Вот котят и поручили Аверьянычу.
Оно, конечно, нужно бы на лесозаготовку поехать, но бывшие буржуи больно уж ослабели. Лишённые пайков, как они и жили? Ну, а Михеича да Аверьянычем ради пайка и пристроил в МУС кто-то из вождей третьей руки, по записке, или как говорит тёзка Аз, по блату. Пайки у обслуги (а сторож с истопником проходили как раз по этому разряду) был вполовину меньше Орехинского, но всё ж лучше, чем из дырявых подметок щи варить. А бебешки варят. Если дрова, конечно, сыщут. Вот и получается, что обессилили все до
