в храмы ставить свечки во славу Всевышнего за совершенное им благодеяние.

Пояснила Нина и то, почему она решилась быть откровенной с опером угрозыска:

– …Знаете, Лев Иванович, этой заразы в нашей конторе нет уже давненько, но у всех такое ощущение, что она и не увольнялась. Вот словно какая-то черная тень повисла над нами и гнетет всякого и каждого, кто у нас работает. У нас о Сытнец даже сейчас если что-то и говорят, то только хорошее. Да-а-а, представьте себе! А тут недавно поползли слухи о том, будто ее могут пригласить в центральный офис чуть ли не замом Самого! Да такое и в страшном сне не привидится, Господи, помилуй и спаси!..

Кроме всего уже сказанного Нина сообщила еще и о том, что с того времени, как Сытнец покинула их агентство, она уже дважды или даже трижды приглашалась в те или иные столичные и федеральные департаменты в качестве некого рода «решалы» ряда конфликтных вопросов. И, надо сказать, репутация крутой бабы и в этих ситуациях играла свою конкретную роль: «бодаться» с Сытнец не рисковал никто.

Завершая разговор, Нина вспомнила о том, как ей кто-то из коллег рассказывал о тесной дружбе Бэллы Сытнец с крупным криминальным авторитетом Шалвой Боспориани по кличке Босфор. И якобы этот Шалва в какой-то мере очень даже побаивается свою подругу, впрочем, как и многие другие его коллеги по криминальному «бизнесу». А еще имелась и такая версия, что на самом деле Бэлла и Боспориани друг друга люто ненавидят и, имей такую возможность, порвали бы друг друга в клочья.

Эта информация Гурова очень заинтересовала. О Шалве Боспориани он был наслышан и даже как-то с ним «пересекался». Случилось так, что ему и Стасу лет восемь назад довелось расследовать заказное убийство тогдашнего наиглавнейшего российского криминального авторитета Василия Кривоходова по кличке Китаец. Собственно говоря, он и был русско-азиатским метисом, очень похожим на этнического ханьца. Китаец был последним из кондовых воров в законе старой, так сказать, закваски. Он не признавал скороспелых криминальных «бояр», которые за деньги стали членами воровской аристократии, ни разу не побывав на нарах. Собственно говоря, за это его и убили.

Как видно, предчувствуя такой свой жизненный финал, Китаец лет пять или шесть скрывался где-то в Европе. Но потом, вернувшись в Россию, он распространил в воровской среде так называемый прогон (своего рода манифест), в котором высказался по некоторым для криминальной среды актуальным вопросам. Прежде всего Китаец призвал соблюдать традиционные воровские законы и не допускать в круг, так сказать, избранных персон «безмастных фраеров», коронованных «не по понятиям». Кроме того, Китаец призвал «корешей по ремеслу» прекратить всевозможные разборки и войны. Для этого Кривоходов предложил собрать «большой сходняк» представителей всех воровских кланов, чтобы на нем «по чести и совести» поделить российские территории, дабы никто не чувствовал себя ущемленным и обделенным.

И как будто у многих криминальных авторитетов этот призыв нашел свой отклик. Китаец получил немалое число «маляв», в которых ему высказывалась полная поддержка коллег. Но тут случилось нечто непредвиденное – ясным днем, выходя из ресторана «Левый поворот» в сопровождении своих старых приятелей, Кривоходов вдруг распластался на асфальте. Бросившиеся к нему кореша увидели, что его голова пробита насквозь пулей снайпера. Понятное дело, поиски киллера по горячим следам ничего не дали. Поэтому, учитывая весьма громкий характер убийства, главк угрозыска его расследование поручил своим лучшим операм.

И вот, занявшись этим вопросом, Гуров и Крячко установили, что заказчиками убийства могли быть «липовые авторитеты», которых Китаец авторитетами не считал. В частности, Семен Фомлюгин (Фома), Карим Шалтыбаев (Джигит) и Шалва Боспориани (Босфор). Распределив направления поиска, опера допросили подозреваемых. Фому допросил Гуров, Джигита – Стас. Покончив с Фомлюгиным, Лев разыскал Босфора. Но едва он задал Боспориани дежурные вопросы, как ему позвонил Стас и сообщил, что дело раскрыто. Случилось так, что в ходе его разговора с Шалтыбаевым тот случайно проболтался, сообщив оперу факт, о котором он заведомо знать не мог. Ухватившись за эту оговорку, Крячко вынудил Джигита признаться в организации убийства Китайца. Впрочем, всю вину Шалтыбаев тут же взял на себя одного. И хотя было яснее ясного, что это дело рук нескольких заговорщиков, отбывать срок отправился он один. Но в тюрьме Джигит не засиделся: менее чем через год он был убит «торпедой» – смертником из числа заключенных, проигравшим в карты свою собственную жизнь…

И вот теперь Гурову опять предстояло встретиться с Босфором. За прошедшие годы Боспориани, говоря жаргонным языком, очень даже неслабо «забурел». Официально он числился предпринимателем, хотя на самом деле промышлял финансовыми аферами и спекулятивными сделками. Проживал он в райцентре Никоново в двухэтажном особняке на обширном участке, огороженном высоким забором из цинкованного металлопрофиля.

Появление полковника Гурова Босфора и удивило, и встревожило. Он пригласил нежданного гостя в большую, уютно обустроенную закрытую беседку, стоявшую в окружении уже оголившихся фруктовых деревьев. Отказавшись от предложенного ему «лучшего кахетинского», Лев задал своему собеседнику несколько вопросов. Еще направляясь в Дерихватово, Гуров решил построить свой разговор таким образом, чтобы вынудить Боспориани прямо или косвенно признаться в том, что он знает Мадам Крап, что у него с ней есть какие-либо контакты.

С невозмутимым видом опустившись на деревянный диванчик, Лев вполне миролюбиво произнес:

– Шалва Шотаевич, вам знаком такой журналист – Дмитрий Токарнов? Если знаком, то что вы о нем думаете?

Судорожно сглотнув, Босфор нервно закашлялся и нехотя кивнул в знак согласия.

– Д-да, знаком. Недавно о нем говорили в СМИ, что он был кем-то убит. Но если вы ко мне по этому вопросу, то я об убийстве ничего определенного сказать не могу. Что о нем думаю? Ну-у-у… Если я скажу, что питал к нему какие-то добрые чувства, то вы же мне не поверите. И правильно сделаете. Да, он обо мне как-то, года три назад, писал, причем какие-то нелепые статьи, на мой взгляд, оскорбительного свойства. Но я на них никак не отреагировал. Он, кстати, писал о многих уважаемых людях. За то, как отреагировали на его слова они, я ответственности нести не могу.

– Да, тех, кого задел в своих статьях Токарнов, много… – заметил Гуров. – Тут и ныне покойный Базик, и Владя Бартер, и Слава Тормоз, и Мадам Крап… Кстати! Как вы считаете, Мадам Крап могла разделаться с Токарновым за его разоблачения?

Говоря все это, Гуров, хоть и краем глаза, но очень внимательно отслеживал реакцию своего собеседника. И именно в тот момент, когда Лев упомянул о Мадам Крап, у Босфора посерело лицо – на него словно набежала какая-то тень, а зрачки нервно дрогнули.

– Э-э-э… – протянул Боспориани. – М-м-м… А она кто, эта Мадам Крап? Простите,