отдувается, проклинает дождь и ветер, ей все мешает: покупки, мокрый плащ и собственный вес. Наверняка она носит какое‐нибудь громкое благозвучное имя. Сеньора Коста, к примеру. Да-да, сеньора Мануэла Коста. Она спешит домой, чтобы все распихать по шкафам до возвращения сеньора Косты, и, верно, уговаривает себя, что трата на такси вполне оправдана количеством ее багажа. Жизнь временами бывает прекрасна, как большой магазин, скорее всего, думает она с улыбкой.

В постели за спиной у Стана спит, приплюснутая к подушке, обнаженная женщина. В размякшем лице не осталось и тени сходства с “Девушкой с жемчужной сережкой” Вермеера, которое померещилось в ней Стану. Спящую зовут Марианна Лоран, она замужем, говорит, что ей тридцать пять лет, часто смеется без причины и работает в лионской больнице Эдуара Эррио, в офтальмологическом отделении у Бонграна, ее специализация – операции на роговице, поэтому она и приехала на конгресс Europeen Association for Vision and Eye Research[20]. Теперь Стан знает еще, что у нее искусственно увеличенные губы и грудь, что она склонна к оральному сексу и коротко постанывает в процессе. Они пили портвейн в гостиничном баре, слегка перебрали, и она решительно увлекла его в свой номер. Стан поначалу просто не мешал ей проявлять инициативу, но потом роли поменялись, и он впал в такое неистовство, какого от себя никак не ждал.

Стан прижимает лоб к стеклу, оно приятно холодит кожу. Каждое такси медленно объезжает вокруг фонтана и колонны Педру IV. Стан успевает рассмотреть лица водителей и даже кто в чем одет: вон тот в любое время года не расстается с плохонькой серой жилеткой, а этот – любитель классической рубашки на пуговицах. У каждого своя манера встречать клиентов. Один поворачивается с любезной улыбкой, другой мрачно ждет указаний, уставившись в руль. А по тому, как шофер загружает багаж, можно понять о нем все: страдает ли он ишиасом, какое у него настроение, какие привычки. Стан вполне мог бы описать его жизнь, какая у него жена, любовница, сколько детей – один, два, три, и даже представить себе спящую на переднем сиденье собаку, пуделя или бульдога.

Марианна Лоран безбожно храпит с открытым ртом. Анна говорила, что у мужчин, а иногда и у женщин половой акт может быть “безучастным” – ее словечко. Стану приходится признать, что так и есть. Он повиновался всему, что делала с ним эта женщина, даже терпел, когда она впивалась ртом в его член, он переспал с ней, не испытывая ни капли любви или нежности, ища забвения, стремясь избавиться от мучительной боли одиночества. Он закрывает глаза. Хорошо бы снова отдаться этим жадным чужим губам, еще раз раствориться в этой упругой, разгоряченной желанием плоти.

Но на площади кружат такси, их медленное кружение завораживает Стана, и перед ним вдруг возникает Анна, его захлестывают черные мысли, он представляет себе ее обнаженное тело под телом другого мужчины, и эта картина надрывает ему сердце.

Тома и Луиза

I remember when rock was young

Me and Suzie had so much fun

holding hands and skimming stones

had an old gold Chevy and a place of my own

But the biggest kick I ever got

was doing a thing called the Crocodile Rock[21].

Это песня Элтона Джона и Берни Топина семидесятых годов, но хонки-тонк на органе Farfisa не слишком устарел. Луиза так часто танцевала под “Крокодилий рок”, что он напоминает ей и ее тринадцать, и тридцать лет. Пройдет время, и будет напоминать сорок пять, хотя она об этом пока не знает. После очередного танца под композицию Radiohead Тома выдохся.

Он оставил Луизу плясать дальше, а сам уселся на табурет возле бара. Она вращается в руках высокого белокурого парня, юбка взлетает колесом. Она немного выпила.

Парня зовут Борис, с его слов (а говорил он намеренно громко) Тома понял, что он ведет какое‐то ток-шоу на одном из кабельных каналов. Смазливый малый со спортивной выправкой и очень телегеничной стрижкой, словом, звезда вечеринки. И он явно ухлестывает за Луизой. Только что во время разговора Борис сидел, развернувшись к ней всем корпусом, глядел в лицо, чуть склонив голову, быстро моргал и дважды опускал глаза. Тома легко распознал всю бессознательную гамму соблазнения, давно описанную бихевиористами. И Луиза, похоже, не совсем безразлична к его авансам. Она откинула прядь волос – характерный для нее жест, обличающий волнение.

Они танцуют, Борис нежно прижимает ее к себе. При каждом движении блузка Луизы задирается и обнажает кожу, а Борис кладет руку ей на бедро и кружит. Тома охватывает такая, почти физическая, ревность, какой он за собой не знал. Когда “Крокодилий рок” кончается и Борис приглашает Луизу на следующий, не такой зажигательный танец, Тома подходит и с улыбкой говорит: – Вы позволите? Я отберу у вас свою жену на один танец.

Блондин разыгрывает удивление, но, поклонившись и поцеловав Луизе руку, отходит к бару. Луиза от танцев раскраснелась. Она обмякает в руках Тома, томно кладет голову ему на плечо. – Вот уж никогда тебя не видела в роли мачо-собственника.

– По правде сказать, смотреть, как он тебя щупает, было довольно противно. И как ты вся трясешься от возбуждения – тоже.

Луиза отстраняется и вглядывается в глаза Тома:

– От возбуждения? Я, по‐твоему, тряслась от возбуждения?

– Да. А еще от тебя пахнет спиртным, любовь моя.

– Ты мне не отец.

Луиза пошатнулась, Тома удержал ее и засмеялся:

– Я просто отмечаю, что ты надралась. А парень, согласен, недурен.

– Более чем. И отлично танцует.

– Допустим. Но, на мой взгляд, он слишком уж к тебе прижимался.

– Так ты ревнивый?

– Ревнивый, да. А твой муж не был ревнивым?

– Ромен мне полностью доверял.

– Просто я, в отличие от него, знаю, что ты можешь уйти к другому.

– Я точно не уйду от тебя к какому‐нибудь Борису Ферну.

– Его фамилия Ферн?

– Если бы ты хоть иногда включал телевизор, ты бы это знал. Его все знают. Но я не падка на телеведущих. Предпочитаю психологов, которые играют на скачках. Ты мне устраиваешь сцену? Да?

– Вот уж чего я никогда не буду делать. Это бессмысленно и глупо. Но если я ревную, я тебе это говорю.

– Я люблю тебя, дурень, – роняет Луиза. – И потом, ты же знаешь, мне иногда хочется оторваться и показать всем задницу.

Тома улыбается, целует Луизу в затылок. И думает, что он не прочь посмотреть.

Карл и Леа

Карл и Леа завалили кухонный стол свертками. Их ровно сорок, потому что сегодня Анне исполняется сорок лет. Свертки самых разных форм и цветов, из бархата, гофрированной или шелковой бумаги. Настоящий сюрприз. Анна добросовестно разыгрывает удивление.

– Открывай, мама, открывай! – кричат дети, пока Стан режет на четыре части