«Взгляд»

Где хранятся наши воспоминания? Брока доказал, что левое полушарие мозга отвечает за речь, Пенфилд[19] установил, что память сосредоточена в височной доле. Значит, все образы, запахи, звуки, которые я называю памятью о тебе, откладываются во мне благодаря какому‐то набору нейронов, какой‐то химии мозга. Но руки почему‐то сами помнят твою кожу.

Я хочу собрать сорок воспоминаний о тебе, Анна. Почему столько, ты догадываешься. Сорок – это много, взять, например, разбойников Али-Бабы. Но это и слишком мало – придется смириться с тем, что я не опишу какой‐нибудь особенный, только тебе присущий жест, не нарисую твой силуэт в уличной перспективе, не упомяну какое‐нибудь дорогое мне твое словечко; придется опустить что‐то важное о тебе, оправдываясь тем, что где‐то я уже про это написал и дал тебе прочесть.

Описывать все подробно бессмысленно, и я понимаю, что рискую оказаться нудным. Однако иду на это, потому что воспоминания подвержены еще большему риску – риску забыться, ведь забвение – неизбежная судьба всякой памяти. Но главное, вот зачем я хочу запечатлеть в словах каждое воспоминание: чтобы совершить невозможное – не потерять тебя, сохранить навсегда.

– 1 —

Это воспоминание самое смутное, самое туманное. Чья‐то квартира на Левом берегу, ты стоишь там в просторной прихожей и что‐то говоришь. Я пишу “ты”, но это глупо, ведь я еще не знаю, что ты – это ты. Накануне первой встречи люди, которые вскоре займут важное место в нашей жизни, просто какие‐то незнакомцы – это очевидно, но от этого не менее удивительно.

Ты говоришь об инцесте и изнасиловании. Глаза искрятся жизнью, голос проникновенный, певучий, уверенный, речь отчетливая, быстрая, и эта стремительность, как я подумал, обусловлена не предметом разговора, а всем твоим существом. Твоя одежда словно развевается. Волосы рассыпаются по плечам. И я лишь потому не задерживаю на тебе взгляд, что мне уж слишком хочется смотреть и смотреть на тебя. Не хочу, чтобы эта жадность выдала уже вспыхнувшее желание, не хочу смутить тебя слишком пристальным вниманием. Жалею до сих пор, что в те первые минуты не позволил себе получше тебя рассмотреть и запомнить.

– 2 —

А вот это ты, может быть, помнишь лучше, чем я. Ужин в итальянском ресторане на улице Мазарин, мы едим tagliatelle al pesto, вокруг полно людей, которых я совсем не знаю. С тобой мы еще не знакомы, но ты меня будоражишь, притягиваешь. Если бы ты не пошла вместе с другими на этот ужин, я бы оправился домой.

Заходит разговор о Холокосте, лагерях, о Белжеце, я не могу сдержаться – выступают слезы; потом ты скажешь, что тебя это тронуло. Вдруг слышу, как ты говоришь: “мой муж, мои дети”, – думаю: разумеется. Невозможно, чтобы такая женщина не имела семьи. Боль, которую я почувствовал, когда понял, что между нами ничего не может быть, открыла мне глаза: я понял, как был одинок всю свою жизнь без тебя. Все стало ясно как день: ты – женщина, созданная для меня.

Про молнию первой сказала ты. Но чуть позже, в статье для “Кензен литтерер”, перечисляя по просьбе журналистки десять главных дат в моей жизни, последней я назвал “Сентябрь этого года. Меня поразило молнией”.

– 3 —

Скажем сразу, ни хронологии, ни логики, ни, особенно, иерархии здесь нет. Последнее воспоминание будет просто последним. Просто той гранью игральной кости, которая обнаружится, когда, прокатившись по столу, эта кость остановится, – потому что когда‐нибудь любая кость должна остановиться. Что же до этого, третьего воспоминания, то оно вообще не на своем месте, ну да ладно.

Осенний вечер, ты заглянула ко мне и принесла пирожные на троих – потому что у меня дочь: одно яблочное, одно грушевое и одно карамельное. Разделила каждое на три части, взяла себе кусочек и ешь только верхушку, оставляя края и нижний слой песочного теста. Я говорю своей дочери: “Смотри, вот чего нельзя делать в гостях”. А ты смеешься – поняла, что ведешь себя “как дома”.

Ты у меня больше не в гостях.

– 4 —

Мы лежим в постели, раздетые, под одеялом. Ты перечисляешь, что ты любишь: идти по мосту, смотреть на землю с большой высоты, искать и находить нужное слово, гулять, чувствовать на себе взгляд человека, которого ты любишь… “Покупать наряды” ты не упомянула. Я напомнил тебе, и ты удивилась – как это ты об этом не подумала. Теперь я хотел бы вспомнить все-все, что ты любишь: чтобы, когда ты спишь одна, в комнате оставался на ночь слабенький свет; старинные церкви; чтобы тебя желали и тобой обладали, и еще кватроченто. Вперемешку.

– 5 —

Ты спишь. На спине. Колени вместе, они согнуты, ступни раздвинуты. Такая получилась устойчивая пирамида – мне ее не опрокинуть. Под одеялом дует, никак не согреться. В такой позе невозможно спать. Но ты спишь, крепко спишь, тебя не сдвинуть ни на сантиметр. А на другой день ты мне, естественно, не поверишь.

– 6 —

Один из наших разговоров – по телефону, конечно. У нас их было с тысячу, и это не такое уж преувеличение. Этот был, допустим, пятисотым.

Скоростной поезд едет по Морвану, я пью кофе в вагоне-ресторане, за окном проносится холмистый пейзаж. Слышу в трубке: “На нашу свадьбу я надену красное платье”.

“Надену” – я хорошо расслышал, будущее время, без всяких “бы”. Если ты уже представляешь себе, что наденешь, значит, это серьезно! Целых десять минут мы воображаем, как и где будет проходить церемония, кого мы пригласим, какую музыку закажем, – я знаю, что ты шутишь, но знаю также, что эта игра тебе нравится и что это единственный способ, каким ты осмеливаешься вообразить наш невообразимой союз.

Время от времени поезд минует какую‐нибудь деревушку. Мелькает церковная колокольня, мэрия там наверняка тоже есть, а вот синагоги точно нет.

– 7 —

Леа, твоя дочка, проезжает последний круг на карусели в Ботаническом саду и слезает с деревянной лошадки. Ей так и не удалось, несмотря на все старания управляющей аттракционом женщины, ухватить розовый помпон, он каждый раз доставался рыжей девочке впереди нее, более проворной и ближе сидевшей. Мы идем перекусить, заказываем два кофе, один шоколад. Вдруг выясняется, что Леа забыла свой самокат, ты возвращаешься за ним, а мы с ней остаемся вдвоем и молча глядим друг на друга: я – опасливо, сверху вниз, она – лукаво, снизу вверх.

Это первая наша настоящая встреча. Мне кажется, она похожа на тебя, хотя волосы у нее светлые и глаза голубые. Ты возвращаешься, и мы идем к Большой оранжерее. Вдруг Леа протискивается между нами, хватается за мамину и, неожиданно, за мою руку и повисает, как на качелях.