Шрифт:
Закладка:
Я знаю, кто их делал, кому ты улыбаешься, но это вдруг становится не важно. Ты даришь мне себя. И я принимаю подарок.
– 25 —Ресторанчик у блошиного рынка в Сент-Уэне – с недавних пор мы там встречаемся по понедельникам, ты прибегаешь с опозданием и садишься напротив меня. Ты какая‐то не такая, я чувствую – что‐то случилось. Дурацкая история, ты говоришь. Ты заболела… какая‐то инфекция, еще непонятно… Ругаешь себя “дурой набитой” – не твоего лексикона выражение. Не смотришь на меня, любовь, желание – все испарилось.
Передо мной словно пропасть разверзлась. Я уже ощущаю вину, я страшно виноват перед тобой и твоими родными. Чем закончилась эта, в конечном счете забавная история, ты знаешь, так что это воспоминание об одном-единственном, головокружительном моменте, когда все пошатнулось и наша история из легкой и веселой чуть не превратилась в гнусную и гадкую. Грязь – вот слово, которое первым приходит мне тогда на ум, хоть я не произношу его вслух из страха, чтобы оно не оказалось слишком верным, чтобы не замарало нас. Но оно не уходит, вытесняет все мысли, мешает мне заговорить, когда я должен бы что‐то сказать.
– 26 —Едем в Париж, в машине, я за рулем. Моя рука скользнула между твоих голых ног, ей там хорошо. Еще минут пять назад на тебе были брюки. Но около заправки, где, по‐твоему, я не стал бы надолго останавливаться, ты переоделась в платье. Правая рука, озорная, смелеет, левая, серьезная, держит руль. Ты пропускаешь руку, даешь ей волю. Я играю с твоим желанием, как ты – с моим. Все это как бы само собой, вполне естественно, никакого разврата, только веселое удивление.
Все твое тело радостно улыбается моему.
– 27 —Отдел игрушек в универмаге “Бон марше”. Ты ищешь наряд феи для Леа и какой‐то маскарадный набор для Карла. Ты на несколько метров впереди меня, среди кукол Барби, машинок и коробок с лего. Идешь вдоль полок, не знаешь, что выбрать, звонишь мужу и детям, советуешься с ними и тут же, едва закончив разговор, спрашиваешь и моего совета. Я даю его и удивляюсь, что ты меня, чужого, привлекаешь к таким домашним вещам. Приоткрываешь дверь в свою жизнь, и я, окруженный плюшевыми зверями, с щемящей нежностью заглядываю туда.
– 28 —“Береги себя”. Так ты говоришь мне перед тем, как уйти. По-настоящему уйти. Мы стоим около твоей машины, у Восточного вокзала, солнечный день, декабрь.
За несколько минут до этого ты сказала несколько фраз, после которых нам никак невозможно встречаться так легко, как было еще вчера; мне после этих слов остается одно: сказать, что я ухожу. Это необходимо, и ты хочешь, чтобы у меня хватило на это сил. Не расстаться с тобой сейчас значит тебя потерять, поэтому я с тобой расстаюсь, чтобы оставить шанс тебя вернуть.
“Береги себя”. Так с бесконечной нежностью говорит отец сыну перед уходом, перед смертью. Эти слова означают, что тебя больше не будет рядом, чтобы заботиться обо мне, но разве когда‐нибудь ты обо мне заботилась? Ты делаешь шаг к машине и оборачиваешься. Мы встречаемся взглядами, и твое тело бунтует, бросается ко мне, прижимается к моей груди. И я пропитываюсь твоим запахом, твоим теплом, но только на миг – ты овладеваешь собой, отрываешься от меня, окончательно. Ветер уносит сладкий аромат твоих духов, машина трогается и отъезжает, а я механическим шагом бреду в другую сторону, к автобусу, который привезет меня домой.
Машинально перехожу дорогу, но успеваю посторониться, когда мимо проносится 31‐й автобус; умирать мне нисколько не хочется, боль заставляет чувствовать себя как нельзя более живым.
– 29 —Вот тебе двадцать девятое воспоминание. О короткой ночи, когда я судорожно писал до самого утра. Помнишь металлическую коробочку, припрятанную в твоей сумочке, как будто она краденая? Я дал ее тебе на пятый день после нашей встречи. В ней лежали листочки бумаги величиной с билетики метро, на которых напечатаны “Ты и я – двадцать шесть мгновений”.
На одном из них еще тогда было написано:
Я посчитал, мы виделись с тобойуже три раза – это чудо.Или мы спим и это сон?Нам все почудилось?– 30 —Всего было продано два с половиной миллиона автомобилей “твинго”, половина из них – в Париже и столичном регионе, и каждый третий черного цвета (я проверил). В машине такой практически неразличимой модели мы едем по площади Конкорд. Темень, дождь, запотевают стекла. Я попробовал поцеловать тебя в шею. Ты живо воспротивилась: “Я всех тут знаю”.
– 31 —Это фотокопия протокола о примирении сторон, которую я бережно храню. Ты резко затормозила на улице Пуше в 17‐м округе, у поворота в проезд Берцелиуса, и ехавшая сзади машина натолкнулась на твою. На обратной стороне протокола в графе “Обстоятельства ДТП” ты от волнения криво написала: “Мой автомобиль (госномер такой‐то) стакнулся…”
Ты показала эту бумажку мне и посмеялась над своей ошибкой и своими каракулями. Я часто перечитываю протокол и каждый раз улыбаюсь.
Ты, всегда поступающая так обдуманно, так точно подбирающая слова, так легко теряешься перед житейскими неприятностями. Эта описка в протоколе – след твоего столкновения с миром.
– 32 —Ты у меня, принимаешь ванну (очень горячую). Я сижу рядом на деревянной табуретке, окунаю в воду руку до локтя, и она безотчетно тянется к тебе.
Я не очень‐то контролирую свои жесты, когда я с тобой. Следить за тем, что говорю, – уже требует немалых усилий. Пальцы скользят по твоей груди, по бедрам, по животу, спускаются еще ниже. Я целую тебя, твои губы приоткрываются, язык встречается с моим, и ты закрываешь глаза. Мой средний палец дерзко-вкрадчиво проводит вверх и вниз по промежности и между ягодиц. Я упиваюсь этим мигом, уже предчувствуя, что он останется в чувственной, тактильной памяти и никогда не поддастся попыткам описать его словами.
– 33 —Писк в телефоне – пришла эсэмэска. Смотрю на часы и понимаю, что ты послала ее из аэропорта Кеннеди, откуда должна вылететь рейсом AF544 Нью-Йорк – Париж. Перед посадкой
