Не только поэтому, конечно, но и потому что, если нам нанесут вред, царь Вологез не будет склонен проявить милосердие к тем, кто даст Риму еще один повод для войны с Парфией. — Аполлоний кивнул. — Сомневаюсь, что по дороге в Ктесифон мы пострадаем. Дальше все зависит от твоих дипломатических качеств и от того, как Вологез отреагирует на требования Корбулона.

— Это не очень обнадеживающая часть, — сказал Катон. — Ведь я солдат, а не дипломат.

— Просто будь собой. Будь честен и прямолинеен. И оставь обман и нанесение коварных ударов тем, кто лучше подготовлен для таких вещей.

— Таким как ты?

Аполлоний усмехнулся и кивнул. — Именно, таким как я. И что теперь, трибун? Выдвигаемся?

Катон колебался. Теперь они были на вражеской земле, и было искушение оставаться в укрытии как можно дольше. Но в то же время он понял, что его посольство должно заявить о себе, чтобы его не приняли за рейдерскую или разведывательную группу.

— Мы поедем по реке, держась между дорогой и Евфратом несколько дней. Это должно избавить нас от любых парфянских боевых отрядов.

— А если до этого мы встретим каких-нибудь солдат?

— Тогда мы объясним им нашу цель и попросим сопроводить нас к ближайшему командиру.

— А если они откажутся слушать? — Аполлоний испытующе посмотрел на него. — Что тогда?

— Затем мы вытаскиваем оружие, пробиваем путь к отступлению и спасаемся к границе.

— И завершаем нашу посольскую миссию?

Катон кивнул. — Я не поведу своих людей на бессмысленную смерть, если смогу ее избежать.

Аполлоний пожал плечами. — Я надеюсь, что командующий Корбулон разделяет эту точку зрения, если ты доживешь до момента ответить за провал посольства.

Катон соскользнул вниз по склону вади и отдал приказ всем выступать. Когда все мужчины снова сели в седла, он повернул коня к участку вади, где склон был менее крутым, и махнул рукой вперед.

Небольшая колонна вышла из вади на ровную площадку и двинулась на юг, держась на расстоянии полутора километров от каравана, двигавшегося по торговому пути. Обернувшись в седле, Катон увидел следы пыли, поднятые их лошадьми, и знал, что их легко заметит любой, кто посмотрит в их сторону. Однако, пока они держались на расстоянии, он сомневался, будет ли кто-нибудь в караване достаточно любопытным, чтобы выехать и исследовать небольшую группу людей, преследующих их. Они могли сообщить о своем появлении на ближайшем водопое или поселении, но к тому времени, когда информация дойдет до любого представителя власти, который мог быть склонен к действию, посольство уже давно уйдет вперед. Катон знал, что настоящая опасность — это случайная встреча с парфянским патрулем.

Они продвигались, пока солнце поднималось в чистое небо и безжалостно падало на иссушенный пейзаж. В полдень караван остановился, и Катон сделал то же самое, так как ему нужно было держать верблюдов у себя на виду, чтобы не сбиться с пути между дорогой и рекой. Как только лошади были привязаны, мужчины нашли какое-то укрытие в тени кустов с редкими листьями, усеивавшими местность. Аполлоний вытащил трость из одной из своих седельных сумок и использовал ее как палку для палатки под своим плащом, чтобы обеспечить тень. Лошади стояли, опустив головы, подергивая ушами и хвостами, пока вокруг них жужжали маленькие облака мух.

В течение первого часа шел приглушенный разговор, а затем наступила тишина, когда мужчины закрыли глаза от резкого солнечного света и мягко задышали через рот. Фламиний, сидевший ближе всех к Катону, продолжал стучать пальцами по стенке фляги в безжалостном стаккато, которое с течением времени становилось все более и более раздражающим. Раздражение Катона росло все больше, и он почувствовал побуждение крикнуть рабу, чтобы тот остановился, но не захотел отказываться от спокойной атмосферы, установишейся среди его подчиненных. Он считал жизненно важным, чтобы офицер выглядел невозмутимым.

Время от времени он открывал глаза и смотрел в горизонт, но единственное движение, которое он видел, — это горстка стервятников, нарезавших томные круги высоко над головой. Затем, убедившись, что никто не приближается, он посмотрел на своих людей. Он поймал взгляд Аполлония. Агент кивнул Фламинию и закатил глаза, затем вылез из-под своего укрытия, подошел к рабу и сел рядом с ним в тени низкорослого куста. Он предложил свой винный бурдюк Фламинию и вступил в тихую беседу, которую Катон не мог разобрать. Однако через короткое время Фламиний перестал барабанить по своей фляге, заулыбался и рассмеялся вместе с Аполлонием.

«Это было интересное упражнение в управлении людьми», — размышлял Катон, наблюдая за ними. Агент заметил нервное настроение Фламиния и этот изнашивающий эффект, который он оказывал на Катона своей дробью по фляге, и предпринял действия, чтобы положить этому конец, гораздо более эффективно, чем Катон планировал, просто отдав приказ, что вызвало бы еще более плохое натсроение. Он снова обнаружил, что задается вопросом об истинной природе и мотивах агента главнокомандующего. Он, несомненно, раздражал, как и большинство людей с нескрываемым интеллектом. В то же время он прекрасно понимал других мужчин и мог — когда хотел — говорить с ними на их собственном языке, тем самым завоевывая их доверие и готовность поделиться тем, что они знали. Неудивительно, что командующий Корбулон так ценил его.

С другой стороны, он не говорил ничего конкретного о своем прошлом и не хотел делиться своими мыслями. Инстинктивно Катон ему не доверял. Слишком много в этом человеке напоминало ему другого имперского агента, Нарцисса, который плел свои влиятельные интриги при императоре Клавдии. Перед смертью Нарцисс несколько раз вовлекал Катона и Макрона в свои темные делишки.

Катон потянулся к своей фляге и сделал небольшой глоток воды, осторожно ополоснув им рот, прежде чем проглотить. Он вставил пробку обратно во флягу и опустил ее на бок, когда его взгляд вернулся к Аполлонию.

Если бы он действительно был похож на Нарцисса, то наверняка слишком высоко ценил бы свою шкуру, чтобы отправиться в это опасное предприятие. Так почему он здесь? Катон на мгновение рассмотрел возможность того, что Аполлоний руководствовался альтруистическими представлениями о патриотизме, и сразу же отклонил эту идею. Судя по тому, что он раскрыл о себе до этого момента, агент казался скорее циником, чем идеалистом. И такие люди, хотя были в целом людьми открытых взглядов, в равной степени были не склонны ставить перед собой какие-либо сверхзадачи.

Катон прищурился в небо, затем подошел к дороге и увидел слабую дымку пыли, которая показала, что караван начал движение. Он резко встал и откашлялся.

— Подъем! По коням.

Они шли за караваном до сумерек, когда он снова остановился. С