тг: Так все-таки была она надежна?

сц: Так просто не ответишь. (Пауза.) Поначалу была. Просто чудо, а не сотрудница: все схватывала на лету, сверхурочной работы не боялась. Но в ней было что-то, что как будто заставляло ее… всегда хотеть чего-то большего.

тг: Как вы думаете, чего она хотела?

сц: Может, она считала себя выше чего-то, что ей поначалу приходилось делать? Что ей нужно заниматься чем-то посерьезнее брошюровки сценариев и ксерокопирования? Но все же с чего-то начинают. А немного скромности никому не повредит.

тг: А вы с чего начинали в кино?

сц: Я? Да с того же самого. Когда я была моложе, мне предложили поработать моделью. Ничего особенного, но один друг моего отца сделал так, что на меня обратили внимание. Сниматься мне не понравилось. Я себя все время как-то не по-человечески чувствовала, незащищенной какой-то. Мне хотелось быть за кадром, видеть, как все получается, кто стоит за чьей спиной … (Пауза.) И вот… от работы моделью я продвинулась до рекламы моды, потом стала продюсировать рекламные ролики и видеоклипы. Разумеется, сначала были все эти дурацкие дела – варить кофе, делать ксерокопии, отвечать на звонки, отношение к тебе – как к очередной смазливой дурочке. Но постепенно я чего-то добилась. А потом познакомилась с Зандером и поняла, что вот он, талант, которого нужно держаться. Режиссер, чьи работы я смогу год за годом пестовать, которого я смогу раскручивать и ободрять, с которым мне будет чудесно работаться. И со временем я буду продюсировать его фильмы.

тг: Получается, вы в киноиндустрии своими силами пробились?

сц: Конечно, за тебя этого никто не сделает. Когда я видела удобный случай, я им пользовалась. (Пауза.) Наверное, Сара напоминала мне меня саму в молодости. Поэтому мне и захотелось ей – такой – помочь.

тг: Вы бы назвали Сару Лай наивной?

сц: Да, поначалу. Но на каком-то этапе работы в “Фаерфлае” она, похоже, поняла, что к чему. Училась она всегда быстро.

Глава 18

Следующий день – воскресенье, и мне нужно быть на семейном сборе. Еду на метро в Куинс и там, в семейном ресторане, воссоединяюсь с родителями, старшей сестрой, младшим братом и их семьями. Все примерные китайско-американские дети – кроме меня.

Карен переехала в Вашингтон, где по-прежнему работает бухгалтером в крупной бухгалтерской фирме (они все называются акронимами, какими-то сочетаниями букв англо-саксонских фамилий). Муж у нее адвокат, детям семь и десять лет. Мой брат Эдисон, как единственный сын в китайской семье, всегда занимал особое, привилегированное положение и большого интереса к сестрам не проявлял. Теперь он дантист в Бостоне и приехал с невестой, американкой тайваньского происхождения, занимающейся маркетингом элитных предметов роскоши. Налаженность их жизни, непрерывно пополняющиеся индивидуальные пенсионные счета, пенсионные планы, ежемесячные выплаты по ипотеке, новые модели смартфонов – все это вызывает у меня некоторое отвращение. И зависть.

Я знаю, что я – позор семьи, потому что мой диплом Колумбийского университета не принес мне зарплаты хоть немного побольше той скудной, которую дает преподавательская должность. У меня нет детей, нет сожителя, даже парня нет, которым я могла бы похвалиться. Я просто Сара, которая уехала в Лос-Анджелес делать фильмы, но ничего из этого не вышло, так что она вернулась в Нью-Йорк и преподает в никому не ведомом местном колледже. Наука тем, кто метит слишком высоко.

В это конкретное воскресенье я ухожу в себя глубже обычного. Вернувшись накануне с Манхэттена, я провела беспокойный вечер. Могла почитать студенческие сценарии, посмотреть смешные скетчи на Ютубе, чтобы выйти из ступора. Но вместо этого я сидела в темноте, глазея в окно, то включая, то выключая свет, как какая-то стремная одинокая приблуда в трафаретном триллере. Начни я тяжело дышать – сходство было бы полным.

Так я и заснула, проснулась в два ночи и переползла в постель.

Наутро яркость всего вокруг выбивает меня из колеи.

– Слушай, прости, что на смс не ответила, – мямлю я Карен. – Что-то я вчера закрутилась.

– Так как вообще дела? – спрашивает она.

Она сострадательно смотрит на меня, как полагается старшей сестре, и мне вдруг видятся – это не совсем внетелесное переживание, но вроде того – отчетливые, предопределенные роли и реплики. Роли, которые мы знаем всю жизнь и механически исполняем.

Карен всегда образец для подражания: домохозяйка, успешный бухгалтер, мать двоих детей, примерная дочь. Я всегда вызываю жалость: одинокая, бедная, с творческим прибабахом.

Собираюсь произнести реплику, которую произношу всегда: Да все в порядке.

Решаю сымпровизировать.

– М-м-м-м… Странновато как-то.

– Правда? – В ней зажигается интерес. Это в мои намерения не входило, я просто хотела приуменьшить правду.

Я сгребаю палочками рис и жареные баклажаны, запихиваю в рот. Запиваю чаем.

– Что случилось? – спрашивает Карин.

Я, в общем, не знаю, что сказать, потому что никто в моей семье не знает ни о том, что произошло десять лет назад, ни о том, почему провалилась моя кинокарьера.

Но Карен, возможно, о чем-то догадывается. Не о самой правде, но о намеке на ниточку, связывающую меня с громкими историями, известными именами. Она заходит с другой стороны.

– Я тут видела в новостях Холли Рэндольф, актрису, ее спрашивали об этих новых обвинениях.

Я пытаюсь скрыть тревогу. Пропустила заголовок?

– Что она сказала? – Потом, чтобы замаскировать озабоченность, добавляю: – Ты-то с каких пор смотришь “Энтертейнмент тунайт”?

– Не я, а Элис, – Карен показывает на свою десятилетнюю дочь, сидящую через несколько стульев от нас и с распахнутыми глазами дожидающуюся пирога с печеной репой. – Она обожает кино. Почти как ты в детстве.

– Скажи ей, чтобы поостереглась, – шучу я.

– Да ну, серьезно, эти истории во всех новостях. – Карен кладет палочки и пристально на меня смотрит. – Ты разве с Холли Рэндольф не работала?

– Работала. Но это было в другой жизни. Вряд ли она меня помнит.

Карен чувствует, что своими словами я обозначаю границы. Что я так уклоняюсь, закрываю очередное направление разговора. Тему, которую нельзя обсуждать в присутствии наших родителей и ее детей, всех трех поколений семьи Лай, пристально глядящих на нас.

Она улыбается и берет тон повеселее.

– Знаешь, как Элис ошалеет, если я ей скажу, что ты знала Холли Рэндольф?

Я смеюсь.

– Не надо. Только расстраивать. Я ни автографа для нее не смогу взять, ни в школу к ней ее позвать, ничего.

А если я ни того, ни другого не смогу сделать, то не все ли равно, знала я