в снятом для этого помещении на Геральд-сквер, куда в условленное время прибыли десять актрис – читать роль Кэти Филипс. До того я неделями подсовывала Зандеру шоурил Холли, но он, казалось, на мое предложение внимания не обращал. Поэтому я обрадовалась, увидев, что Вэл записала ее на пятнадцать минут четвертого.

Туда шли Зандер с Хьюго, поэтому Сильвия решила, что мне не следует растрачивать время компании, проводя целый день на пробах. Но мне было любопытно, и я перетасовала свои дела, чтобы провести в тот день на пробах час, с трех до четырех.

Холли вошла в комнату: миниатюрная, как и все остальные приглашенные актрисы ее возраста. Но в ее движениях была некая уверенность, благодаря которой ее стройная фигура казалась основательнее. То же самое можно было сказать о том, как она вообще держалась. На первый взгляд она была всего лишь хорошенькой светловолосой женщиной двадцати с чем-то лет, но как только она решала посмотреть на тебя и заговорить, ты сразу же отмечала ее. А камера все это укрупняла, ловила каждое мельчайшее движение ее лица, каждый легкий трепет чувства, трогавший эти ясные голубые радужки, этот нежный рот. Когда ее лицо возникло на экране перед нами, я увидела, что Зандер сделал стойку. Хьюго тоже.

– Здравствуйте, – радушно сказала Вэл Холли со своим густым нью-йоркским произношением. В тот день она уже успела шесть раз радушно сказать “здравствуйте” актрисам двадцати с чем-то лет, надеющимся получить роль Кэти Филипс.

– Привет, я Холли, – она крепко пожала Вэл руку.

– Знакомьтесь, это Холли Рэндольф. Это Зандер, наш автор сценария и режиссер, и Хьюго, наш продюсер.

Зандер Холли просто кивнул, зато Хьюго встал и исполнил свой европейский номер с поцелуями в обе щеки. Холли достойно это перенесла.

– Ой, и Сара, еще один наш продюсер, – спохватилась Вэл.

– Привет, – сказала мне Холли. Мне бы хотелось думать, что она почувствовала облегчение, увидев в комнате еще одну молодую женщину.

– Холли, удалось ли вам прочесть сценарий целиком? – После этого вопроса Вэл другие актрисы принимались осыпать сценарий комплиментами, нахваливая сочинение Зандера с таким придыханием, словно испытывали оргазм. Я подумала, не надоедает ли Зандеру все время выслушивать женские дифирамбы.

Ответ Холли был любезным, утвердительным и тонко сформулированным.

– Я прочла его с удовольствием, – сказала она. – У Кэти столько разных граней. Она мать, дочь, скорбящая вдова, героиня боевика. А ведь в жизни многие из нас действительно играют столько ролей разом.

– Роль в боевике – едва ли, – сострил Зандер. Всеобщий смех.

– Ну, всякое бывает, – в тон ему ответила Холли. Еще немного приятного веселья.

– Готовы почитать нам эти сцены? – спросила Вэл.

– Конечно! – радостно сказала Холли. – Мы можем начать со сцены с дочерью?

Даже это – решительность ее предложения – отличило ее от других актрис, которые предпочитали следовать указаниям. Они стояли, дрожа всеми своими грациозными телами, и чуть не шептали:

– С какой сцены мне начинать?

Никогда женская угодливость не раздражала меня так, как на пробах. Разумеется, все актеры отчаянно хотят роль, на которую пробуются. И все-таки есть особый навык – скрывать это подспудное отчаяние и преодолевать циничное недоверие трех-четырех человек, которые уже видели целую процессию исполнителей, читавших те же самые реплики, пытавшихся вжиться в тот же самый персонаж.

Так же – я наблюдала это на пробах – и Зандер с Хьюго изображали немного другие свои ипостаси. Зандер вживался в роль Молчаливого Гениального Художника – роль, которой никто не оспаривал, поскольку он был автором сценария и режиссером. А вот Хьюго превосходил самого себя, утрируя свою британскость с театральным наигрышем. Вместе они оказывали удвоенное воздействие на тех, кого слушали, представляясь им уж совсем недоступными. Они знали, какой властью обладают на пробах, сидя в темноте, судя этих молодых женщин, которые в лепешку расшибались, разыгрывая чувства и выставляя себя напоказ, а в ответ получали лишь кивок или короткое замечание.

Но Холли Рэндольф такой испуганной не казалась – или, по меньшей мере, скрывала волнение лучше других. По сигналу Вэл она передвинулась в освещенном пространстве, и ее тело тут же перешло на другой язык: с профессионального и приветливого на бдительный, материнский, обеспокоенный.

– Когда будете готовы, – разрешила Вэл.

Помощник Вэл, Брайан, читал роль шестилетней дочери, и Холли глядела на него с материнской тревогой.

– Мамочка? – Брайан говорил тонким голосом, по-детски. – Это злые дяди пришли?

Я о ней беспокоилась. Прошло всего-то несколько недель, а я уже была лично заинтересована в Холли Рэндольф, хоть она совсем меня и не знала. Возможно, дело было в моем желании внести какой-то долговечный вклад в этот проект, доказать, что я чего-то стою как продюсер. А возможно, дело было в звездности самой Холли, которая меня и притягивала. Она всегда умела заставить зрителей и совершенно посторонних людей за себя болеть. Их для нее не существует, зато для них в эту минуту существует только она.

Холли помедлила, и ее лицо затуманила нерешительность. Это не была нерешительность актрисы, которая пробуется на роль. Это была нерешительность оказавшейся в опасности матери, не знающей, что сказать, а чего не говорить своей дочке.

– Да, милая, – кивнула она. – Там злые дяди. И ты должна мне пообещать, что изо всех сил постараешься от них спрятаться.

– Как в прятках? – наивно спросил Брайан.

– Вот же ты умница, да. – Холли улыбнулась, и ее глаза засветились гордостью за вымышленную шестилетнюю дочь. – Помнишь, как мы с папочкой играли…

Тут ее голос дрогнул, а на глазах показались слезы.

Обмерев, мы ловили каждое слово Холли. В ту минуту она была одновременно ожесточенной и нежной.

Словно по наитию, Холли точно рассчитывала каждую паузу в диалоге, усиливала нетерпение – и заодно наш к ней интерес. Там, где другие актрисы нажимали на сентиментальность, Холли сосредотачивала все чувство в глазах, а ее голос как бы наэлектризовывался от напряжения.

После того как она произнесла свою последнюю реплику, мы молча сидели в темноте, продлевая мгновение. Не хотели вспоминать о том, что это всего лишь пробы, и сцена уже сыграна, и сейчас Холли выйдет из этой комнаты, из этого здания, пойдет прочь по улице, а нам придется смотреть, как череда новых актрис пытается сыграть тот же персонаж, хотя им в жизни не сравниться с тем, что мы только что видели.

Холли не двигалась с места; как всякая хорошо обученная артистка, она знала, что нельзя выходить из образа, пока не скажут: “Стоп! Снято!” И, быть может, в то мгновение все мы были у нее в руках. А может