— И почему? — Поинтересовался я.

Миссионер оглядел самолет, и, казалось, вздохнул.

— Понимаете, на том этапе мы ещё жили в палатках. Мы ещё ничего не построили. Ну, погода испортилась, москиты стали активней, и после того, как садовник исчез, остальные ушли. Думаю, проводник убедил их уйти. Конечно, это оставило меня…

— Подождите, — перебил я собеседника, — говорите, ваш садовник исчез?

— Да, ещё до конца первой недели.

Был поздний вечер. Мы прогуливались по одному из полей менее чем в сотне метров от палаток, и я пробирался сквозь высокую траву, думая, что садовник позади меня. Я обернулся, а его нет.

Теперь пассажир говорил в спешке. В моей памяти всплыли эпизоды из фильмов 1940-х годов: испуганные туземцы сбегают с припасами, и я задавался вопросом, насколько это было правдой.

— Поскольку другие мои спутники тоже оставили меня, — сказал миссионер, — я не мог общаться с Чаучау, разве что на птичьем языке — смесью малайского и местного диалекта. Но я знал: что-то происходит. Всю неделю они смеялись над чем-то. Открыто. И у меня сложилось впечатление, что они как-то ответственны за это. Я имею в виду, за исчезновение садовника. Вы понимаете? Он был единственным, кому я доверял.

Выражение лица миссионера стало болезненным.

— Через неделю, когда мне его показали, он был ещё жив. Но он не мог говорить. Я думаю, что они так хотели. Видите ли, они — они что-то в нём вырастили.

Миссионера передёрнуло. В этот момент прямо позади нас раздался нечеловеческий пронзительный вой, похожий на сирену, он даже заглушал рёв двигателей. Это произошло так неожиданно, что мы с миссионером замерли на месте.

Я видел, как мой спутник раскрыл рот, словно повторял крик из прошлого; мы стали двумя стариками, что побелели от страха и схватили друг друга за руки. Это выглядело действительно комично.

Прошла целая минута, прежде чем я смог заставить себя обернуться. За это время уже прибежала стюардесса и стала тыкать в то место, где задремавший мужчина уронил сигарету на свои колени. Окружающие пассажиры, особенно европейцы, бросали на него сердитые взгляды, и мне показалось, что я чувствую запах горелой плоти. Наконец ему помогли стюардесса и один из его товарищей по команде, последний беспокойно посмеивался.

Как бы то ни было, этот инцидент прервал наш диалог и расстроил моего собеседника; как будто он спрятался за своей бородой. Он не стал больше ничего говорить, лишь задавал обычные и довольно банальные вопросы о ценах на еду и жильё.

Миссионер сказал, что направляется во Флориду, ожидая лета, чтобы как он выразился, «отдыхать и восстанавливать силы», по-видимому, за счёт своей секты.

Я немного разочарованно спросил его, что, в конце концов, случилось с тем садовником; мужчина ответил, что тот умер.

Нам принесли напитки; я увидел за окном североамериканский континент, сначала лёд на вершинах гор, затем линию зелени. Я поймал себя на том, что сообщаю миссионеру адрес моей сестры — Индиан-Крик находился недалеко от Майами, куда он направлялся, — и я тут же пожалел об этом. Что вообще я знал об этом человеке? Он сказал мне, что его зовут Амброз Мортимер.

— Фамилия означает «Мёртвое море», — объяснил он. — Из крестовых походов.

Когда я попытался вновь спросить о миссии, он отмахнулся от меня.

— Я больше не могу называть себя миссионером, — сказал Мортимер. — Вчера, когда я покинул ту деревню, я отказался от этого права.

Он попытался улыбнуться.

— Честно, теперь я просто гражданин.

— Почему вы думаете, что они преследуют вас? — Поинтересовался я.

Улыбка собеседника тут же исчезла.

— Я не уверен, что не преследуют, — ответил он не очень убедительно. — В старости у меня может развиться паранойя. Но я могу поклясться, что в Нью-Дели, и ещё раз в Хитроу, я услышал, как кто-то поёт… поёт определённую песню. Первый раз это произошло в мужском туалете, в другой кабинке; во второй — где-то за моей спиной. И это была песня, которую я узнал. Пели на «Старом Языке».

Мортимер пожал плечами.

— Я даже не знаю, что означают те слова.

— Зачем кому-то петь? Я имею в виду, если они следовали за вами? — Удивился я.

— Просто так. Я не знаю.

Он покачал головой.

— Но я думаю… думаю, что это часть ритуала.

— Какого ритуала?

— Не знаю, — повторил Мортимер.

Он выглядел довольно расстроенным, и я решил положить конец этой инквизиции.

Вентиляторы еще не рассеяли запах обгоревшей ткани и плоти.

— Но вы слышали эту песню раньше, — продолжил я. — Вы сказали, что узнали её.

— Ага.

Он отвернулся и уставился на приближающиеся облака. Мы пролетали над штатом Мэн. Внезапно Земля показалась мне очень маленьким местом.

— Я слышал, как некоторые женщины Чаучау поют это, — сказал он, наконец. — Это, в своём роде крестьянская песня. Она предназначена для того, чтобы всё росло.

Впереди мы увидели шафраново-жёлтый смог, покрывавший Манхэттен как купол. На табло бесшумно засветились слова «Не курить».

— Я надеялся, что мне не придется менять самолеты, — сказал мой собеседник. — Но рейс в Майами отправляется только через полтора часа. Думаю, я сойду и немного погуляю, разомну ноги. Интересно, сколько времени займёт прохождение таможни?

Казалось, он говорил больше сам с собой, чем со мной. Я ещё раз пожалел о своей импульсивности, сообщив ему адрес Мод. У меня возникло искушение загладить свою вину, сказав, что у моей сестры заразная болезнь или ревнивый муж. Но тогда, скорее всего, он никогда не зайдёт к ней; он даже не потрудился записать её имя. Что ж, сказал я себе, если Мортимер зайдёт к моей сестре, то возможно, он расслабится, когда поймёт, что он находится в безопасности среди друзей. Может быть, он составит нам хорошую компанию; в конце концов, он и моя сестра — практически одного возраста.

По мере того как тряска самолёта уменьшалась и он всё глубже погружался в тёплый воздух, пассажиры закрывали книги и журналы, собирали свои вещи, совершали последние поспешные вылазки в туалет, чтобы ополоснуть лица холодной водой. Я протёр очки и поправил остатки своих волос.

Мой компаньон смотрел в окно, на его коленях лежала зеленая сумка с надписью «Малайские Авиалинии». Он сложил свои руки на груди, словно в молитве. Мы уже становились незнакомцами.

«Пожалуйста, верните спинки сидений в вертикальное положение», — приказал бестелесный голос из динамика.

За окном и за головой Мортимера, теперь полностью отвернувшегося от меня, земля поднялась навстречу нам, и мы ударились о взлётную полосу, реактивные двигатели заревели, вращаясь в обратную сторону.

Стюардессы уже бегали туда-сюда