— О! — вырвалось изумленно-испуганно у Вана, быстро работавшего веером.

— …Потом у нас была «рабочая группа», но она страдала правым оппортунизмом, — продолжал, вдохновляясь, Ма.

Но тут его остановил горкомовец:

— Давайте поговорим после. — И, обращаясь ко мне, сказал: — В Сиани нет и не может быть черных организаций. Но и у нас тоже идет великая пролетарская культурная революция. Революционные массы в данное время демонстрируют по центральным улицам в поддержку великой культурной революции. Наша партийная организация руководит ими.

Значит, сианьские организации пытаются удержаться на поверхности, подумал я. Удастся ли им это — вопрос другой. Все же в Сиани дела шли пока еще иначе, чем в Пекине, порядок и дисциплина там сохранялись, буйства не было — я убедился в этом сам. И демонстрации были похожи на обычные праздничные шествия. Положение партийных органов оставалось пока прочным.

Мы осматривали город. Пагоды времен танской династии, развалины древней столицы, музей стел с древними каллиграфическими надписями — «каменный лес», богатейший исторический музей… В Сиани есть что посмотреть. Побывали мы с экскурсией также на сианьской фабрике эмалированной посуды, где изготавливались миски и тарелки необыкновенно яркого густо-красного цвета, и на красильной фабрике. Нас, иностранцев, даже пригласили в общежитие для рабочих. Это был единственный случай, когда я мог поговорить с рабочими — конечно, в присутствии вездесущего Ма и местного начальства, так что сопровождающих набралась целая свита.

Как и все новые китайские предприятия, красильная фабрика строила в непосредственной близости поселок для законтрактованных рабочих, съезжавшихся по набору со всех концов страны. В поселке имелись общежития для семейных и для одиноких, магазин, детские сады, ясли, школа, клуб, столовая. Выезд в город Сиань превращался для рабочих в особую экскурсию, и для нее администрация выделяла транспорт.

Рабочее общежитие представляло собой фундаментальное четырехэтажное здание из кирпича. Нас провели на второй этаж, где жили девушки.

По китайским условиям устроены они были отлично, куда лучше, чем китайские студенты Пекинского педагогического университета. В комнате метров шестнадцати стояли четыре кровати. У каждой кровати — тумбочка для одежды, рядом со входом — небольшой столик с зеркалом, повсюду безупречная чистота, белые покрывала на постелях, аккуратно вышитые наволочки на подушках. Девушки гордились своим общежитием и жить в нем почитали за счастье. В доме были и водопровод, и канализация, и даже два витка центрального отопления под окном с металлической сеткой от комаров. Только свободного места посредине комнаты оставалось маловато.

— Удобно вам здесь жить? — спросил я, когда все мы — и хозяева, и сопровождающие, и гости — расселись по мягким и чистым кроватям, потому что стул в комнате был только один, около столика.

— Удобно, — вежливо ответила одна работница. — Администрация следит, чтобы в комнате жили работающие в разных сменах. Мы живем вчетвером, но обычно в комнате только двое, остальные в это время работают. Кроме того, на этаже есть особая комната для занятий, где можно почитать газету, послушать радио, погладить или поштопать. За нашим маленьким столиком мы только причесываемся.

— Товарищи девушки хотят быть красивыми, — пошутил Ма.

Кроме нас, иностранцев, в комнате сидели сопровождающие всех рангов: Ма из Пекина, представитель Смани и представитель от местной организации — с фабрики. Хотя присутствовали еще американец, таиландец и двое японцев, интерес девушек вызывали главным образом я, советский человек, и Ма — гость из столицы. Все вопросы задавались мне:

— Скажите, есть ли сейчас среди советской молодежи люди, способные на подвиг? — таков был первый вопрос.

Пекинская пропаганда особенно нажимала на «перерождение» советской молодежи, но в самом вопросе мне послышалось некоторое сомнение. Он не был провокационным наскоком, просто люди хотели знать правду и готовы были с любопытством выслушать и другую сторону.

Как умел, я ответил девушкам, стараясь приводить конкретные примеры, которые знал из нашей печати. Ма несколько раз меня прерывал, но после его реплик внимание снова обращалось ко мне, и я продолжал с улыбкой, показывая, что привык к помехам. Наконец я не выдержал и попросил:

— Пожалуйста, не прерывайте, мне трудно говорить по-китайски!

Ма не хотел выглядеть грубым на людях. В комнате было немало работниц: они пришли со всего этажа, и многие стояли в коридоре у открытой двери.

Поэтому он тихо посовещался с другими сопровождающими.

— Времени у нас в обрез, — заявил представитель фабрики. — Пусть теперь гости спросят, если у них есть вопросы.

— В таком случае я спрошу, — не давая никому прервать разговор, сказал я. — Расскажите, пожалуйста, о вашем культурном досуге, что вы читаете и как проводите свободное время.

Мне охотно и по очереди ответило несколько человек.

Девушки на фабрике раз в неделю посещали киносеанс в клубе. По субботам работали различные кружки. Одна работница участвовала в самодеятельности, исполняя народные танцы. Через день на фабрике либо после смены, либо в перерыв проводился политчас с читкой и разъяснением передовых статей «Жэньминь жибао»; пропагандистами выступали местные партийные работники. Одна девушка сказала, что в свободное время она вышивает. Все умели вязать.

— Читаете ли вы художественную литературу, романы, журналы?

— Нет, — был общий ответ.

Сианьские представители заволновались: им не хотелось ударить лицом в грязь.

— Расскажите подробнее о занятиях, — попросил девушек горкомовец.

Мне рассказали, что прежде, до весны 1966 года, многие работницы занимались в вечерней школе общеобразовательного типа или же на курсах повышения профессиональной квалификации. Все эти занятия были прекращены, а вместо них введено изучение «идей» и сочинений Мао Цзэ-дуна. Теперь книги с его сочинениями были единственными, которые попадали в руки работниц.

— Я забыла! Мы же читали на политзанятиях роман «Песня об Оуян Хае»! — воскликнула вдруг одна девушка.

— И целиком прочли? — поинтересовался я.

— Нет, не успели. Сейчас мы читаем только произведения председателя Мао.

Уже в 1966 году литература была недоступна китайским рабочим. Маоисты сознательно проводили политику культурного карантина, лишая людей элементарной духовной пищи. И это при свойственном китайскому народу стремлению к знаниям, образованию, искусству! Людей намеренно превращали в духовных калек, извращая нормальный путь роста и развития, притупляя природную любознательность и пытливость.

Между прочим, после этого разговора я занялся всерьез романом об Оуян Хае, который был разрешен к чтению в Китае. Впечатления были неутешительны.

Этот толстый том был последним китайским романом — не в смысле свежести типографской краски на его страницах, а потому, что больше в Китае не издавалось художественной литературы целых шесть лет, вплоть до 1972 года. Роман был издан в декабре 1965 года, переиздавался в 1966 году. С тех пор в китайских типографиях во время «культурной революции» печатались только сочинения Мао