мириться, поскольку по какой-то причине настроен по отношению к носителям любых имплантов строго негативно. Он приглашал всех возможных специалистов для того, чтобы они помогли Трилле, но все лишь разводили руками, констатируя, что здесь ничего не сделать и ходить девушке до конца своей дней, сканируя окружение звуками, как летучая мышь. Окончательно повредившийся умом из-за аварии, в которой потерял жену и все равно что потерял дочь, Верпен наконец смирился с этим и принял единственно верное, как ему казалось решение — раз его дочь не может быть такой, какой он хочет ее видеть, значит, и дочери у него не будет. И, наверное, только какие-то остатки то ли гуманизма, то ли отцовской любви, а то ли — светлой памяти о жене, — помешали ему натурально избавиться от Триллы физическим образом и вместо этого он просто вышвырнул ее на улицу, объявив погибшей при невыясненных обстоятельствах — у него явно хватало денег и власти на то, чтобы провернуть такой трюк. По сути, он все равно, что убил Триллу, поскольку не мог не понимать, что рафинированный, выросший в шоколаде и зефире ребенок не выживет на улице… Но формально его руки были чисты. Как минимум для него самого.

Вот и сейчас в его глазах не было раскаяния. Не было чувства вины даже после всего того, что сейчас ему выложила Трилла. Лишь удивление и обескураженность, как его следствие, промелькнули на лице Верпен в первые секунды, как только Трилла открыла свою личность… Но и только. Снова взяв себя в руки, Верпен снова стал тем, кем Трилла его и описывала. Тем, кем он и являлся. Надменным спесивым глупцом, который, помимо прочего, еще и не очень хорошо дружит с головой.

Но Трилле будто бы и не нужны были его извинения и оправдания. Ей даже не нужно было «посмотреть в глаза», что частенько является мотивацией персонажа в книгах и фильмах. И я это могу утверждать совершенно точно, потому что у Триллы не было зрения как такового и взгляд в глаза отца для нее будет равнозначен взгляду в глаза чучела или манекена. Она ничего не сможет в них разглядеть банально в силу физических ограничений.

Так чего же она хочет?

И этот вопрос явно мучал не меня одного.

— Что ты хочешь? — сухо спросил Верпен даже почти спокойным тоном. — Что тебе нужно?

— Отмщение. — со вкусом произнесла Трилла, толкаясь ладонями от слова и разгибаясь. — Сатисфакция.

— Отмщение? — Верпен усмехнулся. — За что? За то, что я дал тебе возможность жить?

— О, я выжила не твоими стараниями. Это лично моя заслуга, знаешь. У меня и правда было много, очень много вариантов погибнуть. Это могло произойти в первый день, потом дважды — во второй день, потом еще один раз — в третий. На четвертый день я всерьез думала выйти за световые барьеры и просто не возвращаться, и хорошо, что я этого не сделал. На пятый день… Говоря проще — я помню каждый раз, когда я могла погибнуть, остаться калекой или еще чего похуже… Скажи, отец, ты знаешь, что такое голод или жажда? Ты способен хотя бы представить себе такую ситуацию, что у тебя нечего есть или пить? Не кухарка не приготовила, не помощник забыл или не успел сходить в магазин, а их просто нет. Нет возможности купить еду, потому что нет денег и нет возможности ее украсть, потому что воровство… что там воровство, а?

— Воровство хуже предательства. — Верпен снова вскинул подбородок, словно вещал для огромной толпы последователей.

— Вот-вот. — Трилла кивнула. — Я почти что физически не могла ничего украсть, у меня просто рука не поднималась… Но это было лишь до тех пор, пока я не нашла выход из этой ситуации. Пока я не нашла того, воровство у кого не будет входить в противоречие с моими внутренними убеждениями. О, я смотрю, в твоих глазах наконец-то появился проблеск интереса. Тебе наконец стало интересно, как и почему я выжила, хотя по всем законам должна была умереть от холода, голода и жажды максимум через неделю после того, как меня вышвырнули на улицу. Что ж, я тебе отвечу. Я выжила благодаря тому, что во мне проявился Свет. Проявилась Вспышка. Тебе бы она, кстати, понравилась, она позволяет делать то, что ты и хотел со мной провернуть — исчезать. Меня подобрали светлячки и с тех пор я приняла твердое решение, согласно которому у меня больше нет и никогда не было родной семьи. С того момента они стали моей семьей, моей единственной семьей. Семьей, для которой мне ничего не жалко. А ты превратился для меня лишь в объект. Объект для мести. Я много думала о том, как вернуть тебе сторицей то, что ты сделал со мной, но все, что приходило в голову, казалось мелким. Одноразовым. А меня это не устраивало. И знаешь, что помогло мне определиться с выбором? О, ты взбесишься. Мне помогло то, что ты, отец — идиот. Окончательно лишившийся последнего проблеска разума из-за произошедшей катастрофы идиот. Спесивый и надменный идиот, который за своим раздутым эго не видит того, что находится прямо перед носом.

— Я не идиот! — внезапно взвизгнул Верпен, на мгновение снова став тем истериком, с которым я разговаривал пару минут назад. — Не смей меня так называть!

— Точно? — спокойным голосом спросила Трилла. — Тогда скажи мне, не-идиот, почему ты не удалил мои учетные записи из сети Верпен? Почему оставил внешний доступ, почему не аннулировал идентификаторы? Впрочем, лучше ничего не говори, потому что все, что ты скажешь — будет ложью. Я сама отвечу, почему так произошло — потому что ты был уверен, что я не выживу. А ты не можешь позволить себе сомневаться в своих собственных мыслях и решениях, потому что, если ты начнешь это делать, то может оказаться, что ты ошибался в своей жизни постоянно. А если я не выживу — значит, и незачем удалять мои данные из сети Верпен… Хотя нет, даже не так — их не просто незачем удалять, а ты даже подумать не мог о том, чтобы их удалить. Потому что подумать об этом уже само по себе значит усомниться в правильности своего решения и его последствий. Так что даже если на подсознательном уровне ты понимал, что это нужно сделать, дальше подсознания эта мысль не поднималась… И ты даже не представляешь, как я обрадовалась, когда додумалась до этой мысли и когда попробовала организовать себе внешний доступ в сеть Верпен… А уж когда он увенчался успехом!..

И Трилла снова засмеялась. Зло, обидно, горько засмеялась, как смеется окруженный врагами боец, обнаружив у себя в рюкзаке завалившуюся за подкладку последнюю гранату.

— О, ты бы знал, какими только словами я не вспоминала тебя! Как благодарила твоя параноидальность, следуя которой ты потребовал установить для всех учетных записей своей семьи приватный режим допуска, в котором администраторы сети не могли бы нас отслеживать! Вся сеть Верпен была передо мной как на ладони, вся информация, которую только можно представить. Я могла уничтожить твою корпорацию, просто разослав все тайны и секреты по всей сети… Но это опять же был одноразовый, конечный результат, который меня не устраивал. И тут Верпен заявила о внедрении технологии резонансной кодировки световых барьеров, которая якобы должна была покончить с нелегальными ходоками в ноктусы… Мне продолжать?

И Трилла хищно улыбнулась.

А Верпен снова, как будто только сейчас впервые увидел ее без маски, побледнел. Его лицо вытянулось, будто его неудачно отретушировали в фотошопе, а глаза лишились последних проблесков мысли.

— Ты… — пролепетал он. — Это ты…

— Это я. — кивнула Трилла. — Это я сообщала светлячкам новые коды каждый раз, когда вы меняли кодировку. Не проходило и пяти минут, а все, кто носил Пульсы, уже имели ключи к вашим ультимативным воротам. Воротам, которые на самом деле были дырявы, как твоя логика, но которые не было возможности поменять — ведь вы буквально только что заменили все световые барьеры Города на новые модели, которые поддерживали бы резонаторные коды. К тому же их менять было банально не на что, а возвращение старых моделей вызвало бы множество неприятных вопросов, которые обрушили бы акции компании в бездну.

— Это… Ты… — Верпен никак не мог воспринять информацию, не то что переварить ее. — Это все делала ты…

— О да. — со вкусом произнесла Трилла. — И то, что я делала, было практически единственным лучом света в моей