был тот или иной красноармеец-лжедезертир, они анонимны. Зачастую их донесения передавались в устной форме, а «засвечивания» в документах всячески порицались губернскими комдезертир. Заместитель председателя Петроградской губернской комдезертир И. Порядин в январе 1921 г. наказал подчиненным комдезертир в отчетах в губернский центр «отнюдь не называть фамилии лже-дезертиров»[561].

Ценность этой меры определялась значительной закрытостью деревни, где сбежавшие из армейских частей получали надежное укрытие со стороны родных и односельчан, а зачастую и сельских властей. Таким образом, выявить дезертиров обычными способами было трудно, так как силы, имевшиеся в распоряжении комдезертир, были очень ограничены и отправить в каждую деревню отряд, который оцепил бы ее и провел обыск каждого дома, было невозможно. «Сигналов» от информаторов ЧК, членов РКП(б) и сочувствующих было недостаточно. Практика использования лжедезертиров получила распространение с 1919 г., хотя масштабы ее были невелики. Так, осенью 1919 г. в Псковской губернии к отрядам по борьбе с дезертирством были приписаны всего шестеро опытных и проверенных красноармейцев, которые «несли службу лже-дезертиров». Их тщательно подобрали из людей «более нравственного качества, стоящих на страже Советской власти»[562]. На съезде председателей губернских комдезертир Петроградского военного округа 28–30 марта 1920 г. заместитель председателя Центральной комиссии по борьбе с дезертирством М. Лурье рекомендовал собравшимся как можно более широко применять лжедезертиров «в качестве разведчиков»[563].

Одни из немногих относительно подробных отчетов лжедезертиров, которые есть в распоряжении исследователей, это донесения лжедезертиров, отложившиеся в фонде р-6750 Центрального государственного архива Санкт-Петербурга (Детскосельский уездный военный комиссариат). В нем представлены отчеты о работе семи красноармейцев, ходивших по деревням сравнительно спокойного Детскосельского уезда в октябре 1920 г. Каждый из красноармейцев, выдававших себя за дезертира, бежавшего с фронта и пробирающегося к себе на родину, успел обойти порядка 10–15 деревень. Они вели с крестьянами откровенные, нередко даже провокационные разговоры, выясняя не только количество укрывшихся в деревне дезертиров, но и отношение к советской власти как населения, так и сельской власти. Они стучались в избы, просились на ночлег и, как правило, эти просьбы не встречали отказа. Их относительно охотно снабжали хлебом, показывали безопасную дорогу. Лжедезертиры получали советы о том, через какую деревню лучше пройти, где меньше коммунистов, где относительно лояльные милиционеры. При всей видимой доверчивости к «первому встречному» почти никто из собеседников лжедезертиров не называл имена укрывшихся у односельчан, уклонившихся от призыва и сбежавших из Красной армии. Они ограничивались ответом об отсутствии таковых или о наличии абстрактного количества дезертиров. Сведения о привлечении к ответственности за помощь лжедезертирам простых крестьян не обнаружены. Провокаторами в этом смысле они, по-видимому, не являлись.

Отказы крестьян идти на какие-либо контакты с лжедезертирами были зачастую вызваны не чувством ненависти к ним, а, во-первых, элементарным недоверием и, во-вторых, желанием как можно скорее отвадить из своей деревни тех, кто может навлечь на нее внимание власти, вплоть до облав с последующим обнаружением их сыновей и мужей-дезертиров и соответствующими репрессиями. Это мы видим на описании примеров спешной передачи крестьянами продовольствия лжедезертирам через забор, не пуская на двор, с очевидной целью как можно быстрее выпроводить чужаков. Один из «разведчиков» передал, что, несмотря на все сочувствие, им говорили: «уходите скорее с нашей деревни, а то милиционер увидит арестует и вас, и нас»[564]. Любопытно, что ни один из детскосельских лжедезертиров не сообщил о том, что был кем-либо задержан. Конечно, все они имели при себе нужные документы, чтобы предъявить в случае необходимости и раскрыть свою истинную миссию, но этого, по-видимому, ни разу не понадобилось.

Применение лжедезертиров было весьма действенной мерой выявления дезертиров, осевших в деревне, установления степени эффективности работы местных органов власти в этом направлении, отношения населения к советской власти. Лжедезертиры находились в одном ряду с информаторами иного рода, других ведомств, просто главной целью их было получение более специфических сведений. Отследить масштаб этого явления в исследуемых губерниях Северо-Запада России весьма сложно: как правило, информация о деятельности лжедезертиров в документах не откладывалась. Давать морально-этическую оценку подобной практики вряд ли уместно. Во-первых, «надежные красноармейцы», из которых набирались лжедезертиры, вряд ли должны были испытывать чувство жалости «к врагам и предателям трудящегося народа». А во-вторых, их доклады в основном были обезличены и не носили характера доноса на конкретного человека, семью, а представляли собой характеристику той или иной незнакомой и неблизкой им деревни на предмет необходимости отправки туда отряда по борьбе с дезертирством для проведения облавы, переформирования местных органов власти.

От дезертирства армия теряла не только живую силу, но и имущество. В ноябре 1919 г. состоялось совместное совещание ЦКД и представителей Полевого и Главного штабов для обсуждения мер «к прекращению расхищения» обмундирования. По итогам его решено было возложить ответственность за хищение воинского снаряжения на командный и комиссарский состав. Также было рекомендовано ставить на одежде определенные метки в соответствии с военной частью и непременно заносить все выданное обмундирование в служебные книжки[565]. Почти одновременно ЦКД постановила при проведении облав на городских рынках арестовывать всех продавцов военного обмундирования, а комдезертир вменялось в обязанность проверить в частях наличие у красноармейцев выданного снаряжения. Приказом ЦКД № 106/п от 9 декабря 1919 г. местным комдезертир было вменено в обязанность отбирать при облавах и обысках у населения принесенное домой дезертирами, приобретенное у красноармейцев, скупщиков и частных лиц обмундирование и оружие[566]. Изъятое передавалось в военные комиссариаты, а виновные судились.

После того как кампания по сдаче оружия в Псковской губернии дала минимальные результаты, ГКД предписала уездам следующий оригинальный вариант работы. В волость направлялся агент («надежный, предприимчивый, энергичный и сообразительный») с несколькими «отборными» красноармейцами. После поимки первого же дезертира ставилась задача выведать у него сведения об остальных. Им предлагалось вступить в якобы создаваемый агентом из наиболее заслуживающих доверие беглецов отряд по борьбе с дезертирством. Единственным условием для такого льготного выхода из нелегального положения ставилось самовооружение, то есть кандидаты в отряд должны были принести с собой оружие: винтовки, револьверы, патроны. Как отмечали сотрудники псковских комдезертир, «в большинстве случаев после такого предложения оружие появляется немедленно, и то, что иным путем удается получить с большим трудом, само дается в руки». От «отряда» в дальнейшем требовалась строгая дисциплина и постоянный приток оружия, всех, проявивших пассивность или неповиновение, надлежало немедленно отправлять в комдезертир на общих основаниях. Дезертиры должны были крепко «сесть на крючок», не разгадав при этом уловки. По словам организаторов подобных фиктивных формирований, это было «не что иное, как ловушка, имеющая целью сбор оружия несколько обманным и провокационным образом…»[567].

Ведя речь о борьбе с дезертирством